Юбилей Ирины Петровны Купченко.
Настоящей "звезды пленительного счастья"...

Ирина Купченко явилась на излете 60-х.
Совсем юная, тоненькая, темноволосая, с огромными бархатными глазами и чуть вздернутым носом. Очень серьезный взгляд. Скупая улыбка. И совершенно неожиданный в этом ангелоподобном существе сильный, виолончельно-низкий голос.
Лиза Калитина в "Дворянском гнезде" стала не просто актерским открытием года. В кинематограф пришла актриса, без которой очень многое в 70-е годы оказалось бы просто невозможно.
У Купченко не было "дублерш" - она была одна.
С нею в наше кино пришли "странные женщины", едва ли не каждая из которых - "обыкновенное чудо", "звезда пленительного счастья". Эти героини никогда не читают чужих писем, уходят в отпуск в сентябре, без свидетелей, иногда, от одиночества, желают познакомиться, и если не получается по первому кругу, то будет и круг второй. А когда приближается осень, в их судьбе появляются летние люди...
Этот пассаж, составленный целиком из названий фильмов, в которых снималась Купченко, тем не менее, от первого до последнего слова - правда. Тут очевиден Высший промысл этой актерской судьбы, и этого волшебного существа, ставшего буквальным олицетворением женского идеала 70-х - начала 80-х.
То, что на экране появилась настоящая тургеневская девушка, с этим своим проникающим в душу серьезным доверчивым взором, могло бы стать удачей одного конкретного фильма. Но в сгущающейся удушливой атмосфере эта юная женщина с несовременным леонардовым обликом, тайной мечтательной полуулыбкой и тихой непреклонностью внезапно оказалась чем-то вроде "нерушимого бастиона" молчаливого сопротивления пошлости, бесчестию и хамству.
Её трепетная податливость и утонченность вовсе не была признаком слабости, а алмазная хрупкость совершеннейшим образом сочеталась с алмазной же твердостью. Она так умела стиснуть губы, так полыхнуть взглядом, так - молча - осадить зарвавшееся ничтожество, как до неё, пожалуй, никогда не умели наши экранные героини.
Вот эта-то внутренняя её защищенность, скрытая сила характера и гордое нежелание опускаться до каких угодно резонов чужой низости, не только моментально сделали её звездой первой величины, но и в немалой степени способствовали тому, что едва ли не впервые за все послевоенные годы центр тяжести в отечествественном кино переместился к женскому характеру, к женской судьбе.
Целое кинематографическое десятилетие с легкой руки Купченко (вернее, под впечатлением от её героинь) вошло в критический обиход как десятилетие "странных женщин". И, если угодно, именно женские характеры, созданные актрисой в эти годы, вобрали в себя все самые лучшие человеческие черты, сложились в некий строгий нравственный эталон. Героиням Ирины Купченко невозможно было подражать.
Не потому, что они были "слишком хороши". Потому, что такими можно только быть или не быть. Стать такими нельзя.
Её крестным отцом в кино был Кончаловский и, помимо Лизы, в результате этого содружества на экране возникли чеховская Соня ("Дядя Ваня",) и Люда ("Романс о влюбленных"), обозначившие драгоценное свойство героинь Купченко.
Эти трогательные существа оказались самой надежной опорой растерявшимся, измученным жизнью, нервным и истерзанным мужчинам. Невероятная стойкость и жертвенность юной Сони, садящейся за счета, словно выходящей на поле брани, потрясающие вера и терпение Люды, хранительницы очага, нелюбимой жены любимого мужа, возлагали на узенькие плечи груз той ответственности, которую не хотели, не умели нести мужчины.
Катрин Трубецкая из "Звезды пленительного счастья", ринувшаяся вослед за отправленным в каторгу мужем, проявила столько твердости, силы духа и решимости, добираясь на Нерчинские рудники, преодолела такие препятствия, что не каждому мужчине впору. А уж когда княгиню попытались остановить!.. Вот когда засверкали глаза на бледном до прозрачности лице, сжались губы, зазвенел металлом (пополам со слезами) голос.
Её героичность невыносимо контрастировала с нежностью её облика, но облика лишённого эфемерности. Она отнюдь не была "небесным созданием", она была совершенно земная.
Купченко не поражала воображение способностью к абсолютному перевоплощению. Напротив, нетрудно заметить, что героини её похожи друг на друга глубинным, сестринским сходством. И странная женщина Женя Шевелева, с её бескомпромиссным отношением к любви, и жена вампиловского Зилова Галя, кротко прощающая даже то, чего обычно не прощают, и мудрая жена волшебника из "Обыкновенного чуда", и даже воинственная Наташа из "Поворота" - все они в самом важном походили друг на друга: они были созданы для того, чтоб любить и быть любимыми.
Героини Купченко - почти всегда - жены и любовницы, преданные и жертвенные.
Учительница Вера Ивановна в авербаховских "Чужих письмах" как раз и стала эталонной фигурой эпохи, когда красота и интеллигентность, ум и душевная стойкость вовсе не оказываются синонимами беззащитности и слабости. Да, она не знала, как объяснить раскованной бессовестной ученице, почему нельзя читать чужие письма. Зато она твердо знала, что - нельзя! Она вообще знала те неписанные, но незыблемые нравственные правила, которые все забыли, как рецепт сушёной вишни из "Вишневого сада"...
Кто научил её этим правилам?
В ответе на это вопрос, если угодно, и сокрыто то главное, чем буквально с первого взгляда влюбляли в себя героини Купченко. Они всегда были "мостиком" между эпохами, принадлежа одновременно дню нынешнему и дню минувшему. Пока они были на экране, мы знали, что мы - наследники великой культуры.
В середине 80-х меняется "социальный статус" героинь Купченко, но их социальная роль остается прежней. Недаром в "новые времена" её героиня, оказавшись одинокой женщиной, расклеивает брачное объявление (в фильме, который так и назывался: "Одинокая женщина желает познакомиться"). Портниха Тамара, в эпоху, когда едва ли не все киногероини (даже самые положительные) начинают охоту за богатеньким мужчиной, принимает в свой дом и в свое сердце опустившегося алкаша, возвращает ему человеческий облик и возможность человеческого счастья.
Героиня Купченко остается "островком надежды" в атмосфере безнадежности и беспросветности. Жена князя Вяземского ("Последняя дорога") в исполнении актрисы оказывается единственной в близком окружении Пушкина, кто в состоянии понять масштаб драмы, разыгрывающейся в конце жизни Поэта.
Благополучная и независимая жена государственного чиновника ("Забытая мелодия для флейты"), готова простить мужа-изменника и согласна быть "нелюбимой женой", потому что любить для неё важнее, чем быть любимой.
Любовь и верность - последний оплот стабильности, который видит искусство в эпоху социальных катаклизмов, и олицетворением этой стабильности оказываются именно экранные героини Ирины Купченко, чей имидж не поддается коррозии.
В 90-е Купченко лишь дважды появилась в заметных фильмах и в заметных ролях.
В "Ближнем круге" (вновь у Кончаловского), докторша, вынужденная играть роль жестокой надзирательницы в пересыльном детском лагере, спасает не только детей "врагов народа", но и женщину, неосторожно позволяющую себе привязанность к "опасному" ребенку. Горьковская Марья Львовна ("Летние люди") - любящая и любимая женщина - терзаема комплексами и почти готова пожертвовать своим чувством к мужчине, годящемся ей в сыновья. Мучительный страх Марьи Львовны перед собственной страстью - страх перед той болью, которая может ждать её в будущем. Но витальная сила, характерная для хрупких женщин в исполнении Купченко, одерживает верх над страхами.
Эти две роли демонстрируют не радикальную смену имиджа героинь актрисы, а парадоксальным образом продолжают тему, которую всегда "вела" Купченко в своем творчестве.
Жестокий душевный конфликт, внутренний разлад - таково состояние героинь Купченко в 90-е. Обе - в первой поре женской осени - пытаются сопротивляться запретному чувству. И у обеих ничего из этого не выходит. Обе пытаются подавить в себе природное естество, а оно торжествует над ними.
А на смену им приходят женщины, которых можно было бы назвать "сотворившими чудо": Таня из фильма Олега Янковского "Приходи на меня посмотреть", дивная Анна Степановна из картины Станислава Говорухина "Благословите женщину" или Зинаида Антоновна из ленты Романа Балаяна "Ночь светла". 
Высшее назначение не покинуло героинь Ирины Купченко даже тогда, когда сами эти героини всё чаще и всё более надолго покидают нас.

ДАЛЬ.
83.

Бывают люди, которым плохо всегда.
Нет, не то, чтобы каждую минуту, конечно, – но, в принципе, постоянно.
Им плохо, даже если все вокруг рассказывают, что всё, в общем, хорошо. Им быстро делается плохо, даже если сначала показалось, что вот, и в самом деле, вроде, всё хорошо...
Они говорят, что им душно и надо поменять дислокацию, образ жизни, партнера или еще что-то, еще кого-то.
И они меняют. И думают, что уж сейчас-то...
Пять минут им кажется, что вот, теперь всё правильно, и станет хорошо. Но хорошо не становится, и им снова плохо.
Хватаются за одно, другое, третье – и всё оказывается не то.
Им плохо от того, что другие никак не могут понять, от чего они мучаются и зачем, начинают считать, что они бесятся с жиру, что они кокетничают, что они интересничают.
А им и в самом деле плохо, они и в самом деле страдают.
Им плохо, в принципе, от того, что идеал недостижим.
Им плохо уже от одного того, что они и сами не могут понять, а как он выглядит, этот их идеал.
Я таких людей встречала в жизни крайне редко.
Если совсем честно, то двоих.
Один из них был Олег Даль.
Из частного разговора: «Олег, а как вы считаете...» – «Я никак не считаю. У меня нет точки зрения по этому поводу. Да я думаю, что и вам не интересно, что я считаю. И зачем тогда спрашивать?»...
Примерно так.
У меня всегда было ощущение, что его проблема в том, что просто он попал не в своё время. Вообще. Ему точно так же плохо было бы на Западе, да хоть на Луне. Это не был вопрос режима - это был вопрос стиля эпохи.
Пару лет назад мне в личку написал знаменитый психиатр, что я поставила ему точный и подробный диагноз клинической депрессии.
Не знаю, не уверена.
Но думаю, что с Пушкиным эпохи Медного Всадника они бы общий язык нашли. С Байроном – вряд ли.
А место его я вижу, скорее, в Серебряном веке, в эпоху тревожных предчувствий и желания «жить быстро». Он весь состоял из мрачных предчувствий и тревоги, таким его и запомнила. Но это был уже поздний Даль, раннего я не знала, конечно.
Удивительно, что живых его сверстников сегодня полно.
А живых его друзей (ну, или хотя бы приятелей) никого тоже не осталось. Совсем.
Сегодня ему 83 года.
Помню его разным. А люблю – таким, как на этом фото.
https://t.me/contrejour_IrinaPavlova/7411