актер, в фильме сыграл роль Виктора Цоя

— Как вы узнали об этом фильме?

— У меня есть друг, корейский режиссер, но родом из Узбекистана, он был моим агентом в Корее. Он позвонил мне и рассказал, что случайно встретил музыканта, который дружит с другим музыкантом, а тот снимается в фильме о Викторе Цое и Майке Науменко, и они ищут молодого корейского актера, который может немного петь или играть на гитаре и которому около 19-20 лет. И я сказал: ок, если я кого-то найду, обязательно позвоню. И просто повесил трубку. Но, оказалось, друг говорил обо мне — он убедил меня послать фотографию на кастинг. Я подумал, почему бы и нет, сделал селфи и отправил. А потом меня пригласили на прослушивание.

— То есть вы знали, кто такой Виктор Цой, когда вам позвонил друг?

— Да, конечно, он известен в Корее. Конечно, не так широко, как в России, но в целом все знают, кто это.

— Потому что он наполовину кореец?

— Да. И его музыка стала популярна в те времена, когда в Корее тоже были политические трудности, в середине-конце 1980-х. В Корее его в основном слушали люди, которых мы называем «поколение 7080», то есть те, кто родился в 1970-х и вырос в 1980-х. Но сейчас, после Каннского фестиваля, даже молодежь стала интересоваться его музыкой.

— Но вы ведь выросли не в Корее, вы выросли в Германии?

— Да. Я родился в Западной Германии.

— И как вы там узнали о Цое?

— Когда мне был 21 год, я поехал в Нью-Йорк изучать актерское мастерство. Это был 2003-2004 год, я тогда стал изучать интересных исторических личностей из Кореи. В основном я искал корейцев, чья творческая жизнь сложилась за пределами Кореи. Их оказалось не так много.

— А зачем вы их искали? Ради вдохновения?

— На самом деле, я просто искал, кого могу сыграть в кино в будущем. Это было примерно 15 лет назад. Тогда — 15 лет назад я был более пухленьким — мне казалось, что я никогда не смогу сыграть Цоя, так что я отбросил эту идею. Он был таким мужественным, худым, таким потрясающим.

— Вы слушали его музыку?

— Немного. Потому что первым делом всегда узнаешь про «Звезду по имени Солнце» или «Группу крови». А другой его музыки я долгое время не знал. Я стал искать песни с первого альбома после того как узнал, что буду сниматься в «Лете».

— Что вы читали и смотрели, чтобы подготовиться к роли?

— Кирилл дал мне сценарий и другие материалы к фильму. Потом я послушал музыку «Гарина и гиперболоидов», и конечно, первый альбом «Кино». Я перевел все песни из первого альбома.

— Сам?

— Да, при помощи гугл-переводчика. Это мне сильно помогло.

— И что общего между вами вы обнаружили при подготовке?

— Я еще на прослушивании говорил, что мне кажется, я похож на него. Несмотря на то, что он известен как символ перемен, очень мужественная рок-звезда, я всегда видел в нем молодого и поэтичного человека, того самого Цоя времен первого альбома — гораздо более наивного и невинного. Мне кажется, в его жизни было много меланхолии, и это связано с тем, что, имея корейские корни, он вырос в европейской среде. Я по себе знаю, каково это. Я больше не встречал артистов, которые родились в Корее, выросли в Европе и состоялись там, получили признание. В голову приходят только Цой и я сам. Ну разве что еще Нам Джун Пайк, художник, придумавший видеоарт и живший в США, — его я, кстати, уже сыграл. А среди музыкантов корейского происхождения Цой такой один.

С другой стороны, он был амбициозным с самого начала и быстро прославился, а я уже 15 лет работаю актером — и никогда не был известен. Я просто работаю. Я начинал в театре, работал понемногу в Берлине, в Лондоне, Нью-Йорке, потом я переехал в Корею, у меня было много работ, но ни одна меня не прославила. Так что амбиции, которые были у Виктора уже в 20 лет, у меня появились совсем недавно.

— А сколько вам сейчас? 36?

— Уже 37.

— И вы играете 20-летнего героя. Каково это — играть того, кто не только моложе и наивнее, но и про кого вы точно знаете, что он не дожил до вашего нынешнего возраста?

— Как актер я никогда не перестаю ощущать себя немного подростком. Это такая тонкая грань между детской беспечностью и легким сумасшествием. Еще пару лет назад слава была мне безразлична: я мог выступать на улице и жить там же. Когда-то в Германии я так и делал. У меня не было денег, мне негде было жить, но мне не казалось это проблемой. Сейчас я стал взрослее, ответственнее, и уже не могу так легко к этому относиться — наверное, становлюсь более профессиональным.

— Но он в свои 20 был как будто абсолютно уверен, что прославится. И вы это показываете в фильме.

— Мне кажется, разница между нами в том, что время разное. Благодаря технологиям мы обладаем большей информацией, так что молодым людям стало сложнее принимать решение. Хотя я родился в 1981 году, и мое поколение — последнее, которое пережило не только аналоговый, но и цифровой период. Первый компьютер у меня появился в 15 лет, а когда мне было 20, я познакомился с интернетом. Я на себе испытал эти изменения. Мое поколение оказалось в уникальной ситуации. К тому же, пока я рос, у меня не было такого же окружения, готового меня поддержать, такой же «питательной среды».

— Как Ленинградский рок-клуб?

— Да, как рок-клуб у Вити, с Майком и другими подобными ему людьми. Я всегда жил на стыке разных национальностей и культур и долго чувствовал себя изгоем. Я уехал из Германии, потому что знал, что не смогу там играть так, чтобы быть довольным собой. Потом я немного играл в США, но там мне не нравился материал, с которым обычно приходилось работать — он не подходил для актеров-азиатов, так что я уехал в Корею.

— В США вы учились в Театральной школе Ли Страсберга, а он, в свою очередь, называл себя последователем системы Станиславского. Такой бэкграунд вам как-то помог при работе с русским режиссером и актерами?

— Я не знаю, было бы мне легче, если бы у меня такого бэкграунда не было. Но точно могу сказать, что благодаря Страсбергу и системе Станиславского, тому, что я узнал в Нью-Йорке о Московском художественном театре начала XX века, для меня Москва — место, где родился современный натурализм в игре, направление, которое признает весь мировой кинематограф. Так что я очень волновался и боялся, когда ехал сюда — для меня это была огромная ответственность.

— К слову об ответственности. Сейчас, когда Кирилл все еще под домашним арестом, вы чувствуете больше ответственности или давления из-за того, что вы, как исполнитель главной роли, представляете фильм везде, где его мог бы представлять режиссер, — и на премьерах, и на фестивалях?

— Такое смешанное чувство, потому что счастливой развязки пока не наступило. Мы были в Каннах, потом в Москве на премьере, а после этого мы уже не сможем быть все вместе на других мероприятиях. И Кирилл по-прежнему не с нами. Это очень грустно. Если говорить об ответственности, то после того, как я узнал, что мы едем в Канны, я понял, что многие европейские журналисты будут задавать нам [актерам и продюсерам] те вопросы, которые они не смогут задать Кириллу. Так что я очень тщательно готовился, я изучил очень много материалов, которые помогли мне рассказать о фильме и его производстве.

— Какое человеческое качество в Цое привлекло вас больше всего?

— Его дисциплина в работе. Мне кажется, он был очень дисциплинированным человеком в плане творчества, он все отодвигал на второй план. Музыка всегда была для него приоритетом. В фильме этого нет, но есть в его более поздних высказываниях — насколько важно это было для него. И это понятно, даже если посмотреть на количество музыки, которую он создал. Это свидетельствует о том, что ему было, что сказать.

— Расскажите, как все было устроено технически в процессе съемок? Вы говорили свои реплики по-английски и вас переозвучивали?

— Нет. Я должен был выучить все по-русски. Я пел во время съемок, говорил с актерами по-русски, своим голосом, а потом это озвучивали. Кирилл хотел, чтобы я сделал это. Было важно, чтобы звук был эмоционально связан с моей мимикой и жестами. И для других актеров во время съемок это тоже было важно.

— Но вы ведь не говорили по-русски до этого? Вы просто вызубривали текст?

— Да. Просто звуки по слогам. Мне надо было выучить всю роль фонетически, но после этого я уже могу немного читать по-русски и понимаю некоторые слова.

— Вы играете на музыкальных инструментах?

— Да, на гитаре. Не то чтобы очень хорошо — это просто хобби. Но Цоя сыграть смогу.

— И какая теперь песня «Кино» у вас любимая?

— Многие, но мне больше нравится лиричная и медленная музыка, более нежная и мелодичная. «Каждую ночь», мне нравится «Транквилизатор», «Мое настроение».

— Вы смогли понять, почему Цой был таким феноменом в советской России? Почему люди его так любили?

— Думаю, я очень хорошо это понимаю. Это смесь из трех компонентов. Во-первых, на его время пришелся расцвет новых технологий, и благодаря музыкальным видео и телеэкранам удалось создать этот феномен поп-культуры. Во-вторых, исторический период в России, перед перестройкой начали нелегально ввозить записи, появилась возможность слушать западную музыку, все были в восторге. Так что настало время и для чего-то нового в СССР, люди стали открыты к этому. А третье — это способ самовыражения Цоя. Я понимаю, почему Кирилл хотел снимать корейца. Есть определенный образ поведения, который ты впитываешь, когда растешь в корейской семье. Его папа был корейцем, а надо понимать, что корейские родители не особо много общаются, они очень сдержанные и почти никогда не проявляют эмоции в семье.

— И вы тоже таким выросли?

— Да. Так что из-за такого окружения в детстве, если вы чувствительный человек, вам приходится выражать себя как-то по-особенному. Благодаря такому корейскому воспитанию в сочетании с русской поэзией и под влиянием американской рок-музыки он написал ту музыку, которую все мы сегодня знаем. Которая так отличается от всего остального.

— Вы ведь говорили на съемочной площадке с Натальей Науменко, вдовой Майка? Что она вам рассказывала?

— Мы виделись всего раз и мало общались — она была такой застенчивой. Все, что касалось сценария и истории, я слышал от Кирилла или съемочной группы. Я так понимаю, она очень переживала по поводу того, как ее изобразят в фильме. Мы сейчас живем в очень циничное и критическое время — не только в России, во всем мире. Люди стараются упростить все, судят о чужих чувствах и поступках не подумав. Но раньше, в 1980-е — и именно это Кирилл хотел показать — люди были чище, наивнее, помогали друг другу. Эмоционально они были очень открытыми, могли говорить о своих чувствах. Но и физически — вспомните хотя бы сцену на нудистском пляже — никто не стесняется и не осуждает друг друга.

Мне казалось, в чем-то моя ответственность как актера была в том, чтобы защитить от нападок реальную Наташу, показать их отношения с Виктором так, чтобы никто не мог ее осудить. Позже — я при этом не присутствовал, но мне рассказывали — она увидела меня на мониторе во время съемок и сказала: «Может быть, он и не похож на 100%, но это неважно — я вижу, что у него душа Виктора». После того, как она это сказала, я впервые расслабился, поверил, что я на своем месте и все делаю правильно. Одно дело — прислушиваться к общественному мнению. Общество всегда найдет, как обвинить фильм в недостоверности. Но в данном случае наш главный источник и главный судья — Наташа Науменко. Если мы играем историю так, как она ее увидела, мне достаточно знать ее мнение. А она считает, что я справился.

певец, в фильме озвучил реплики Виктора Цоя

— Как вы попали в фильм?

— Стечение обстоятельств. Знаете, сейчас очень много бизнес-тренингов существует, я ими никогда не увлекался, почитал несколько замечательных работ и понял, что, оказывается, я к тому, чему на них учат, сам уже давным-давно пришел. Например, я люблю мечтать, ставлю перед собой какие-то, может быть, на данный момент недостижимые цели, но это нужно делать, потому что они, как правило, сбываются. Так получилось, что я несколько лет назад участвовал в шоу пародийном, где перевоплощаются в разных героев.

— «Один в один!»?

— Да, и для меня был самый главный образ — Виктор [Цой], потому что я киноман вообще-то. Я никогда не любил никому подражать, но единственный человек, наверное, кто был моим кумиром, — это Витя. Для меня этот номер вообще был чем-то таким неземным: у меня было полное ощущение, что я улетел, ощущение мимикрии. Этот грим, музыка, репетиции в течение недели. Хотя тут дело не в неделе — это вся моя жизнь, я все песни знаю наизусть, все интонации. И вот так вышло, что это не пародия ни в коем случае, это настоящее погружение.

Естественно, это сыграло роль: когда фильм снимали в Санкт-Петербурге, мои друзья участвовали в кинопроцессе. Мой друг Саша Игудин, режиссер, по-моему, через Влада Опельянца, оператора, показал это видео съемочной группе. Так я попал в кастинг, во всяком случае, у меня была возможность попробовать. Когда меня пригласили на кастинг, для меня это было уже счастье. Потом через месяц позвонили и сказали: «Ты близко, но еще не нашли». Потому что Витя там — он же юный совсем, еще до «Кино», до образования его тембра знаменитого. У Вити его манера, такая уверенная, которую мы все знаем, проявилась уже в 1986-1989 годах. А как он разговаривал тогда, в 1981-м, я, честно говоря, даже не знал. Но когда послушал его самые ранние интервью, это у меня как-то совпадало по температуре, я нашел органику между голосом и лицом. А дальше мы искали все вместе, переписывали все фразы целиком три раза. Я больше двух часов подряд не мог озвучивать, у меня голос сильно садился из-за того, что у нас с Витей разные тембры. Но я всегда говорил: «Ребята, сколько надо, столько я и буду приезжать и переписывать. Для меня это дело чести».

Потрясающие люди работали со мной, звукорежиссер, продюсер по звуку Борис Войт — фантастический профессионал, человек, который чувствует такие оттенки в интонациях! Я очень музыкальный человек, но и то я там какие-то вещи не замечал, а с ним мы доводили все до полного идеала. Потому что я как человек, который ревностно относится к любым посягательствам на Виктора, все время осознавал ответственность того, что происходит.

— А почему вы не поете за Цоя, а говорите? Все-таки вы певец, было бы логично предположить, что вы будете музыкальной частью заниматься.

— Вы знаете, Петр [Погодаев] на тот момент уже существовал, и он пропел все во время съемок. И он так органичен по вокалу!

— А вы попали уже на постпродакшн?

— Я уже на постпродакшн, конечно.

— То есть вы с Кириллом, получается, уже не виделись на съемках?

— Нет, с Кириллом лично мы не виделись, конечно. Такая это была даже трижды ответственная работа: с одной стороны Виктор, с другой стороны Кирилл — настолько уникальный человек, удивительная творческая личность. Плюс еще вот эта странная политическая ситуация, которая возникла, глупая, идиотская, но я надеюсь, я уверен, что скоро это все разрулится. Я не вникаю никогда в политические моменты, но мне кажется, что это какая-то глобальная ошибка, которая совсем скоро разрешится — в правильном направлении, освобождением человека и возвращением из-под ареста.

— А вы знакомы с ним вообще?

— С Кириллом? Нет. Может быть, как-то шапочно. Слушайте, ну я, несмотря на то, что всю жизнь тянулся к миру кино и театра, все-таки из поп-музыки. Это такой жанр. Как-то так не совпадало. Нужно, видимо, было дойти до определенного момента, жизненной вехи. И неизвестно, что было бы, если бы этот фильм снимался раньше, ведь он мог элементарно сниматься раньше, потому что Витя погиб в 1990 году.

— Удивительно, конечно, что до сих пор у нас нет 50 фильмов о Цое.

— Конечно, это парадоксально. А я ведь долгое время был вообще мальчиком из дуэта, попсовым парнишкой. Хотя я все-таки считаю, что в жанре поп-музыки все, что мы делали, всегда было качественно. Это все был другой вектор, мягко говоря. Но так совпало, что сейчас, когда я уже на протяжении четырех, почти пяти лет пою сольно, я немножко изменился. Понятно, что я такой же лирик и пою о любви, но и Витя тоже был лириком и тоже пел о любви.

— Вы как раз попали в фильме на тот период, когда он был самым что ни на есть лириком.

— Да, самым романтичным. В общем, какой-то, видимо, перст судьбы.

— А вы же потом еще пели песню «Группа крови», которую исполняли на телешоу, на концертах?

— Вы знаете, я пою просто уже такое попурри. У меня после часа своих песен начинается попурри. Первый у меня — Элвис Пресли, второй — Таркан, третий — Стивен Тайлер, четвертый — Виктор Робертович, пятый — Володя Пресняков и шестой — Джо Кокер.

— Интересное сочетание!

— Ну такие, да, но зато разрыв полный — такие персонажи, такие хиты! Но я считаю, что все это с глубоким пиететом и уважением делаю всегда и так отдаю дань им. Мне кажется, это правильно.

— Выходит, вы больше позднего Цоя любите?

— Может, просто потому, что я начал слушать его с юного возраста, и эти поздние песни так отпечатались, мне же было тогда 13 лет, я 1975 года рождения. Я в принципе очень мягкий, романтичный человек, но драйвовый внутри — и вот у Вити именно в тот период такого хорошего бунтарства появился его роковый звук, и при этом его гармоника романтическая, мелодика. Он же потрясающий мелодист, при этом на трех аккордах вроде бы и с маленьким диапазоном, но это фантастический мелодизм. И поэтому [его музыка] проходит через десятилетия, и это не становится музыкой родителей. Это совершенно актуальная современная музыка, молодежная.

— Вы для себя это как объясняете: почему до сих пор сходят с ума по нему?

— Как это можно объяснить? Это какая-то химия. Была какая-то одиозность в том, что он был скрытным человеком. В чем кайф андеграунда? Когда он в подвале, образно говоря, когда он недоступен, когда он под запретом. А когда все возможно, все доступно, как на сегодняшний день, это неинтересно. А Витя всегда был в тени, он был немногословен.

— На его концертах вы успели побывать?

— Да, я был в 1988-м и в 1989-м.

— В Ленинграде или в Москве?

— В Питере, был в СКК два раза. Было три слова: «добрый вечер» на третьей песне, «спасибо» после каждой песни и «до свидания».

У меня было два интересных случая. Первый случай, условно, на всю жизнь. Когда-то, во времена «Чай вдвоем», наш директор что-то перепутал, и мы со Стасом [Костюшкиным, бывшим партнером Клявера по группе] оказались на фестивале «Максидром». Мы должны были выступать на той же сцене, что Guano Apes. Стас говорит: «Да ладно, пойдем!» А я говорю: «Чувак, я был на этих концертах! Я был 13-14-летним подростком, я знаю, что это такое — это просто мясо! Понимаешь, мы сейчас с тобой выйдем, нас закидают бутылками!» И я ему рассказал историю.

На каком-то из концертов, когда «Кино» уже были на Red Wave, вот эта Джоанна Стингрей, все дела, Витя вышел и говорит: «Хочу пригласить на сцену моих друзей из Парижа, французская группа. Ребята, пожалуйста, встретьте их как близких, это мои близкие». Ну, казалось бы, кумир сказал! Выходят французы, начинают петь. Через 30 секунд летит точно в голову бутылка человеку, просто — бумс! — он падает, его уносят. И Витя выходит и говорит: «Ребята, я же вас просил, ну что за свинство!» Людям вообще по барабану.

Это был не очень приятный случай. А вторая была очень смешная ситуация, как раз по поводу «Группы крови» на концерте. Народ такой стоит и скандирует: «Груп-па кро-ви»! А песня тогда только-только вышла. И Витя говорит в микрофон: «Я прошу прощения, но мы, к сожалению, не можем играть эту песню живьем, потому что мы ее еще не выучили». То есть они ее в студии записали, но еще не отрепетировали. Такие вот классные моменты.

— Так вы тогда не выступили на «Максидроме»?

— Нет, мы не пошли. А перед нами пошла еще какая-то группа, и в них полетело все, что можно. Дети просто сумасшедшие прорвались к сцене. Я их понимаю, сам таким был. Тогда же две группы было, по сути — «Кино» и «Алиса», два вектора. Помню, как алисоманы с киноманами дрались.

— Вы дружили в основном с киноманами, разумеется?

— Да, конечно. Слушайте, у меня был товарищ, он тоже фанател от Цоя, тоже перепевал все песни, и когда Цой разбился, он жил на кладбище потом полгода. Это же Питер был, там это все так естественно воспринималось. Я всегда считал Витю каким-то близким человеком, хоть и не был с ним знаком. И потом, я же из [петербургского района] Купчино, а он там в свое время много тусовался.

— Фильм целиком вы уже видели? Что думаете?

— Я пока видел только куски, которые озвучивал (интервью взято до премьеры фильма — прим. «Медузы»), но хочу сказать про Рому, что он, конечно, красавчик. Я не буду углубляться относительно похожести, непохожести на Майка. Но он вышел таким, знаете, интеллигентным бунтарем — это чисто ленинградская история. Он вроде рокер, вроде слегка гопник, но очень интеллигентный. Вот и Рома сам по себе такой, поэтому у него получилось. А Тео вообще магический чувак, просто невероятный. Понятно, что общественность в штыки воспринимает и, еще не видя, начинает критиковать, но я уверен, что на 300% все выдохнут и кайфанут, когда увидят фильм, потому что Тео настолько обаятелен — у него вот это Витино обаяние, стопроцентно. Он тоже такой немногословный, но, я думаю, Вите не надо было много говорить — все и так понятно. Он на каком-то энергетическом, что ли, уровне вещал.

музыкант, в фильме исполнил все песни Виктора Цоя

— Как вы попали в фильм? Вы пробовались на роль Цоя?

— Изначально — нет, я не пробовался на роль. Я выложил в ютьюбе видео просто. Там меня нашли.

— Позвонили сами?

— Да-да, из команды Кирилла Серебренникова позвонили.

— А где вы были, когда вам позвонили? Вы же в Якутии живете?

— Я проживаю в Республике Саха-Якутия, в Якутске, а сам я не из города Якутска, а из села, далекого села, 700 километров оттуда еще.

— Как оно называется?

— Томпонский район, село Тополиное.

— И вы вот так издалека приехали в Петербург на съемки?

— Да, для меня это было неожиданностью. Меня, можно сказать, три дня добивались, писали везде и звонили. Я думал, это просто обман, и все.

— Не поверили сначала?

— Да, но потом все-таки я вышел на связь. Они меня сразу пригласили в Москву, познакомиться. Вот мы с Кириллом и знакомились, насчет фильма говорили.

— И как прошла ваша первая встреча?

— Мы встретились в кафе — я не помню, как называется кафе. И там принесли гитару, попросили какие-то песни сыграть. Я сыграл ему три песни. В общем, они сразу и сказали: «Будешь с нами работать».

— А потом вы поехали уже в Петербург?

— Нет. Вначале я поехал в Москву на студию. Здесь записали песни для Тео Ю, чтобы он занимался. А потом через месяц меня пригласили в Санкт-Петербург.

— Как вы с Тео общались на площадке? Вы же не говорите на языке друг друга.

— У нас был переводчик, а так, когда мы вдвоем с ним тренировались, там уже приходилось в гугл-переводчик говорить по очереди.

— А Тео, как вам кажется, похож в итоге получился на Цоя?

— Нет, конечно, не похож. Но и не надо было, чтобы он похож был. Это про другое фильм.

— Каково вам было так долго никому не рассказывать, что вы поработали в этом фильме и пели за Цоя?

— Я вообще не люблю хвастаться, я люблю делать дело. Чтобы люди сами потом смотрели. А родные и так все знали. Они рады, конечно.

— На вашем ютьюб-канале только видео с песнями Цоя. Вы его фанат?

— Да, я с детства, с 14 лет занимаюсь музыкой, и всегда Цоя любил и пел.

— Как вы начали его слушать? Откуда вы узнали его музыку?

— Я услышал на кассете. У меня дядя тоже был фанатом раньше, постоянно пел под гитару. Я у него услышал эту песню Виктора Цоя, мне понравилась песня «Звезда по имени Солнце». После я начал заниматься. Моя мечта была, можно сказать, — петь как Виктор Цой.

— И поэтому на гитаре стали учиться играть?

— Да, на гитаре я учился целый год, я самоучка.

— И как аккорды подбирали? На слух?

— У меня ребята-одноклассники ходили с гитарами. Я на них смотрел, по книжкам тоже аккорды смотрел, так примерно и играл.

— Где вы обычно пели? На улицах прямо? Или выступали где-то?

— Я уже 10 лет пою Виктора Цоя на концертах, на маленьких мероприятиях.

— А сколько вам лет сейчас?

— 28 лет.

— И вы 10 лет выступаете только с песнями Цоя?

— Да, полностью.

— А почему вы вообще решили выложить на ютьюб видео, как вы поете?

— Просто хотел, как говорится, раскрутиться немного. Ну и для народа также. Чтобы послушали, посмотрели.

— Свою музыку вы не пишете?

— Пишу, и музыку, и стихи. С десятого года, восемь лет уже пишу.

— А почему свою музыку на ютьюб не выкладываете?

— Мое творчество все равно на Цоя чем-то похоже. Поэтому пока сложно отходить в другую сторону, и я пою Цоя.

— Вы зарабатываете музыкой на жизнь или у вас, как у Цоя, тоже есть какая-то профессия «для зарплаты»?

— Нет, у меня профессии нету, я учился на бульдозериста, но не отучился до конца.

— Пошел на гитаре играть?

— Ну да, мне больше нравится музыка, я хочу заниматься музыкой.

— Удается?

— Да, много в городе выступал, на всех мероприятиях. Каждый год мы делаем концерт в городе Якутске, посвященный Виктору Цою, в его день рождения и в годовщину смерти тоже.

— Вы вместе с какими-то другими фанатами его организуете, да?

— Да, с теми, что любит тоже.

— И как, собираются люди каждый год?

— Да, есть, собираются люди. Цоя все любят.

— А в Канны вы на фестиваль не ездили?

— В Канны я не ездил. Я не особо хотел бы туда поехать.

— Почему?

— Не знаю, как-то… Слишком жарко. Я и сюда кое-как приехал, потому что у нас там сейчас дорога очень плохая. Вообще чуть не опоздал на самолет. Очень тяжело добираться, переезжаем через речки. Речки поднимаются, когда ледоход.

— Вы с Кириллом про музыку Цоя много разговаривали?

— Мы мало общались: у него было много работы на съемках, все время был занят. Хотелось бы, конечно, чтобы он вышел из-под домашнего ареста. Хотел бы встретиться и поговорить с ним, обсудить фильм.

музыкант, в фильме записал все гитарные партии Виктора Цоя

— Вы сразу знали, что будете играть на гитаре за Цоя?

— Изначально работать с материалом Цоя у меня задачи не было, хотя я предполагал, что это может понадобиться. Мы [с группой «Звери»] сделали несколько песен «Зоопарка» — такую задачу нам поставили еще перед съемками. А все остальное возникло по ходу действия.

— Как это все технически было устроено?

— Очень интересно было то, что не во всех, но в большинстве песен Цоя, например, тех, которые исполняются на пляже или в рок-клубе, все гитарные партии записывались на месте, в атмосфере съемочной площадки. Скажем, финальную песню, «Дерево», записывали так: за занавесом поставили микрофон, сидел полный зал массовки, и при них записывали сначала гитару, потом голос Цоя.

— И в это время Тео Ю еще стоял на сцене?

— Ну нет, Тео стоял на сцене потом, после того, как мы это все записали. Естественно, все записывалось по очереди. Но мне кажется ценным, что звук писали в той же обстановке, что и сцены в фильме.

— А на пляже — это вы прямо в акустике сидели играли?

— Да, Кирилл хотел сохранить атмосферу вот этого пляжа в Ленинградской области, Финского залива. Со всеми птичками, со звуком волны и так далее. Мы поставили микрофоны в относительно тихом месте, чтобы не задувал ветер, и записывали песни.

— Вы, получается, поняли в какой-то момент, что вы уже играете за Цоя, и дальше уже на протяжении всех съемок только вы были его гитарой?

— Да, практически все гитары, что звучат в фильме, помимо номеров, которые делал Антон Севидов, все мы делали. Тут была интересная задача: у Цоя был свой специфический стиль игры на акустической гитаре, свои особенности, то, какие аккорды брал и прочее — во все это пришлось углубиться. Было интересно.

— Эти особенности у него были уже в 1981 году?

— Я вам точно могу сказать, что и уже тогда они были. Мое — и, наверное, общее — представление о том, что это те песни, которые очень просто играются под гитару, несколько разрушилось. Там было много всяких фишечек, которые оказались гораздо интереснее, чем кажется на первый взгляд.

— У вас была задача сохранять все эти фишечки и придерживаться цоевской аутентичности в игре на гитаре? И вообще старались ли вы как-то передать звук времен 1980-х?

— Понимаете, какой момент: у нас была песня, которая записывалась, которая показывала работу в студии, остальное — это либо концертные выступления, либо Цой вместе с Леонидом играют песни на пляже. Тут надо было, скорее, знаете, не «снять», как говорят музыканты, песню «в копеечку», а сохранить настроение, характер. Потому что у каждого музыканта свой характер исполнения, даже если мы говорим просто о гитарном бое, под который человек поет: у Высоцкого свой, у Галича свой, у Боба Дилана свой, у Цоя свой был. И это мы пытались сохранить.

— А у раннего Цоя он другой, чем у позднего Цоя?

— У любого музыканта через всю карьеру проходят какие-то одинаковые черты. К сожалению, карьера Виктора была не очень длительной, скажем, по сравнению с группой Rolling Stones, но, тем не менее, какие-то вещи сохранились. А позднего Цоя я пока, так скажем, так глубоко не «снимал».

— На каких гитарах вы играли в фильме?

— Это отдельная история. Наш замечательный второй режиссер Надя и другие ребята искали в Питере инструменты, соответствующие тем, на которых играли в 1980-е. А потом эти инструменты нужно было довести до какого-то состояния, чтобы с ними можно было работать. И замечательный московский мастер Павел Башмаков, к которому мы привезли это огромное количество всевозможных гитар, — электрических, акустических — доводил их до рабочего состояния.

— И вы на них потом играли?

— Да, я могу вам точно сказать, что в 99% случаев, если вы слышите акустическую гитару в этом фильме, то это гитара из того времени. Электрические гитары не подключали, не использовали как живые инструменты, но можно было, кстати.

— То есть электрические гитары, которые в студии писали, это уже современное что-то?

— Там был микс. Даже в номере «Мое настроение» получился микс старого и современного звучания: электрогитара там новая, а вот акустическая — старая.

— С Тео вы занимались отдельно, давали ему уроки игры на гитаре?

— Конечно, Тео не расставался с гитарой. Он умеет играть на гитаре — по-актерски, но умеет. И что-то он выучил сам, а что-то мы сидели с ним проходили: какие-то аккорды и прочее. Сложно представить, насколько человеку из другой культуры нужно было погрузиться во всю эту историю, создать образ актерски, изобразить мимику, совершенно, совершенно неестественного для него языка и еще при этом не путать аккорды, изображая саму игру. Понимаете? Да, мы с ним занимались, но он все сделал просто потрясающе.

— А была еще в фильме какая-то «постоянная», закрепленная за кем-то гитара? Рома за Майка тоже сам играл?

— На площадке да, а в студии я все переигрывал. Так проще и правильнее все-таки, я гитарист, а ребята певцы, актеры.

— «Звери» в полном составе участвовали или только вы двое?

— Да, конечно. Большие номера, как «Дрянь» или «Звезда рок-н-ролла», — все играет группа «Звери» полностью. И эти две песни записывались еще до этапа съемок. А «Шесть утра» очень долго мы сидели с Ромой записывали: разные гитары, всякие штуки придумывали, было несколько версий, но в итоге мы на чем-то сошлись.

— У вас у самого с Цоем какие отношения? Как его услышали в первый раз?

— Я 1986 года рождения, и, как вы понимаете, когда я был подростком, вокруг Цоя было всегда очень много. Но взаимоотношения с русским роком у меня начали складываться гораздо позже: так получилось, что благодаря своему отцу я исключительно в западной музыке был воспитан. Был проигрыватель, были пластинки, и вот я как-то в них жил, и там не было пластинок русского рока.

А потом произошло знакомство с «Кино» — во дворе, на Арбате, где-то еще. Я могу про Rolling Stones рассказывать сутками, потому что все это изучал на разных языках и носителях, а вот с «Кино» у меня только сейчас история началась. При том что я не только главные хиты знал, я и альбомы все слушал, и альбом «45» в том числе — все это включалось в компаниях, в которых я бывал в отрочестве и в юности. Это все было во мне, но вот так глубоко это произошло только прошлым летом.