Четыре года я колесил по донбасским дорогам, накрутив тысячи и тысячи километров. Два года я носил форму и оружие, и вся машина моя пропахла оружием и никотином.

Всякий раз, переходя российскую границу, я делаю досмотр своего собственного автомобиля, находя то там, то здесь завалившийся магазин, гранату или одинокий патрон, спрятавшийся под сиденьем. Статья, между прочим. Уголовная. Никому тут не докажешь потом, что я профессиональный сепаратист и мой переезд на Донбасс спокойно комментировали такие люди, как пресс-секретарь российского президента и глава МИД.

Этим летом я решил демобилизоваться. Два года – это больше, чем «срочка» в наши дни. Дел в большой России накопилось много, и еще организм мягко намекнул мне, что не мешало бы снять с него часть нагрузок.

Ладно-ладно, успокойся, скоро отдохнешь, – отмахнулся я.

Я демобилизовался, пару дней попраздновав в Донецке это событие, а с утра, проспав пять часов, сел за руль и к вечеру, проехав под полторы тысячи км в один заход, уже был в Москве. Я сто раз так делал.

На своем подмосковном Хуторе, где строю резиденцию для встреч с друзьями и коллегами.

Со мной приехали два моих ополченца, бойца, помогающих мне не только в делах военных, но и мирных.

Мы выпили чаю – на этот раз действительно чаю – и легли спать.

У меня было, как всегда, прекрасное настроение и отличное самочувствие. У меня никогда ничего не болит, я даже не простужался уже лет двадцать, я никогда ничего не лечил, у меня не бывает ни головокружений, ни похмелья, ни коликов, ни спазмов, ни чего-либо другого, у меня даже все зубы с детства свои, хотя их столько раз могли выбить, да и какие кости я только ими не грыз – но свои зубы, свои, – и все органы до сих пор работали безотказно, поэтому я до сих пор толком не знаю, где у меня и что внутри располагается.

Я проспал полчаса, проснулся в полночь и не понял, что происходит. Ну, то есть у меня болело все и сразу. Все тело целиком. Еще через полчаса я твердо осознал, что умираю, и решил по возможности проследить этот процесс; такого со мной еще не было, а это любопытно.

Я пытался лежать, стоять, прыгать, я прочел сотню раз подряд «Отче наш», я выпил пару «бейсболок» (обезболивающие таблетки, которые есть у большинства бойцов армии ДНР на случай ранения) – мне ничего не помогало.

Я ходил и ползал по своей комнате с полуночи до шести утра, не спав ни минуты.

Кажется, я периодически рычал.

В шесть утра я позвонил своей помощнице и попросил заказать мне прием в клинике и вызвать такси. Бойцов я будить не стал. Таким они меня не видели, и у меня не было никакого желания, чтоб они вообще могли предположить во мне хоть одну человеческую слабость.

В машине я продолжал умирать, и водитель смотрел на меня в зеркало заднего вида с видимым опасением, что меня не довезет.

В клинике я дошел до своего терапевта на полностью севших батарейках, и только природная воспитанность по инерции мешала мне заорать в голос, чтоб мне вкололи все обезболивающие сразу.

Клиника оказалось отличной, за час они меня стремительно изучили и сообщили, что на фоне хронического стресса, хронического недосыпа, хронического не пойми чем и как питания, хронического курения и распития чего угодно у меня немного отказывают большинство органов, каждый по-своему. У меня давление, лейкоциты и еще черт знает что – информации были слишком много, и я ее запомнил только обрывочно. Но они мне все записали, чтоб мне было что почитать вечерами.

Они обкололи меня но-шпой, которая так и не снимала болевой синдром еще часа три-четыре, как будто мне вкололи детской водички.

Когда боль все-таки начала отходить, я вспомнил рассказы своего деда, пулеметчика Второй мировой. Он рассказывал, как его однополчане и он сам четыре года спали в окопах, ползали в снегах и в грязях, жрали кое-как, спали когда придется – и не болели. Но едва кончилась война, минимум четверть личного состава вдруг разом как минимум простудилась, а вообще у ни чем и ни кем не побежденных мужиков полезли все болячки подряд – более того, солдаты и офицеры, пережившие то, что нам и не снилось, вдруг начали повально умирать от каких-то нелепых инфекций.

Я отказался от госпитализации, вернулся в свой Хутор, лег под три одеяла, потому что меня бил дичайший озноб. Зашли мои бойцы, взяли список лекарств и уехали за ними.

Вернулись через полчаса, привезли лекарства и воды.

Потом еще раз молча уехали и вернулись еще с одним одеялом, с электрокамином, который молча подключили и пододвинули к кровати, с нарезанными овощами, какими-то паровыми котлетами, чаем и шоколадом. Все разложили на столике и, тихо выходя, сказали: «Покушай, Николаич, как сможешь. Стучи, мы за стенкой».

Не хватало еще расплакаться, подумал я.

Заснул и проспал всю ночь.

Все у меня будет хорошо. Организм, прости меня. Ты отлично себя вел все эти четыре года. Я вообще не знал, как тебя зовут. Спасибо, что напомнил. Будем знакомы.

Захар Прилепин