"Подросток" - это в первую очередь римейк "Бесов", а "Бесы" - в свою очередь римейк "Идиота". Во всех трех романах, явно связанных между собой, один сюжет.

Выродившийся представитель аристократии любит красивую светскую женщину, но по какой-то не вполне ясной причине женится (или собирается жениться) на сумасшедшей истеричке, мучающей его и отравляющей ему жизнь. Причем существует и третья женщина, которая готова принять аристократа и все ему простить, но которую он тем не менее вечно покидает. Само влечение к светской женщине почему-то заведомо порочно, и оно и создает всю преступную интригу, которой пытаются воспользоваться те или иные силы зла и разрушения. 

Зачастую эти силы являются продуктом своеобразного идейного распада представителя аристократии, как бы его темными двойниками. На другом полюсе романа - кружок революционеров, который тем не менее ищет какой-то символической поддержки аристократа, стремится вовлечь его в свою игру.

Эти три романа представляют собой три вариации какого-то одного мифа, и разгадать этот миф, мне кажется, и значит разгадать Достоевского. И еще понять, откуда вот эта разница вариаций. В первом из романов главный упор делается на этом образе сумасшедшей истерички - то есть Настасье Филипповне. В третьем романе она вынесена за пределы действия романа, в его предысторию, мы знаем о браке Версилова с Лидией Ахмаковой только с его слов и знаем, что она уже умерла и у нее остался ребенок от князя Сергея Сокольского.

Надо полагать, что князь Сергей Сокольский - это такое выродившееся продолжение Ставрогина, а соответственно Лидия Ахмакова продолжение Хромоножки. Но и сам Версилов - это Ставрогин, только уже в какой-то новой ситуации. Там много очевидных отсылов к "Бесам". Лебядкин вырождается в Стебелькова, карикатурного носителя некой тайны аристократа, в "Подростке", очевидно, псевдотайны, никак аристократа-Версилова не порочащей. Бес-Верховенский переходит в ботаника-Васина, опасного разве что занудностью, а вот Шатов и Кириллов соединяются в фигуре самоубийцы-Крафта, убивающего себя в силу разочарования в России.

Еще момент: кем в прошлых воплощениях был Подросток? Известно, что поначалу Достоевский хотел писать роман  "Идиот" именно о незаконнорожденном сыне, который бросает вызов допропорядочному окружению, в конце концов, это перешло в романе в образ якобы "сына Павлищева", а в итоге отлилось именно в образ Подростка. Так что Подросток частично Бурдовский, но частично - Ганя Иволгин - который хочет быть "царем Иудейским", то есть Ротшильдом. Есть ли какой-то внятный прообраз этого типа в "Бесах" - ближе всего как раз Верховенский, брошенный сын Степан Трофимовича. Но в таком случае Степан Трофимович - это тоже Версилов, что вполне логично, учитывая их общую связь с "людьми 40-х" годов.

В общем, какой-то один миф, но странным образом по разному интонированный в трех романах.

198 лет Фёдору Достоевскому.
Через два года будет юбилей.
Всё время думаю о том, что он умер, не дожив до 60-ти.
И сколько всего успел - нет, даже не написать, это вообще уму непостижимо - а просто передумать и понять...
Почему они все тогда, 200 лет назад, без компьютеров и прочих форм облегчения писательского труда, столько успевали сделать, почему у них у всех столько было мыслей и идей, а у нас, у сегодняшних, одна-две, и те плоские, да и с теми тоже не все справляются?...
С днем рождения, Федор Михайлович!

"...Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. — Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха!
Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш.
Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш.
Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши.
Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши.
Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш.
Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный...
Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис Littre, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. "Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!"
О, дайте, дайте, взрасти поколению.
Жаль только, что некогда ждать! Но будут, будут, к этому идет...
Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь — вот чего надо!
А тут еще "свеженькой кровушки", чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу.
Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.
Эх кабы время! Одна беда — времени нет.
Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая "кучка" пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся.
Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...
А тут мы два-три соломоновских приговора пустим.
Кучки-то, пятерки-то — газет не надо!
Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано.
И застонет стоном земля: "новый правый закон идет", и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!"
Достоевский. Бесы
Глава восьмая