К Плисецкой была всегда равнодушна... мне другой типаж балерин по душе.

Любовные треугольники серебряного века
Подготовила Александра Чабан
Блок и Мережковский с женами, Брюсов и Белый с любовницами, Ахматова и Гиппиус с любовниками, а также Михаил Кузмин: главные маршруты свободной любви начала XX века

Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и Дмитрий Мережковский. Санкт-Петербург, 1900-е годы

Мережковский — Гиппиус — Философов

Союз Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, одних из первых основателей и теоретиков русского символизма, с самого начала был больше, чем просто семья. Поженившись еще в 1889 году, литераторы стремились расширить привычные рамки межличностных отношений.

По мнению Мережковского, в основе общества будущего должна быть новая форма семейных отношений, а именно некий вариант «тройственного устройства мира» — так называемого Царства Третьего Завета, которое должно вскоре прийти на смену христианству 

. На житейском же уровне супруги рассчитывали создать своего рода интеллектуальную мини-коммуну, где сочетались бы интимная связь ее участников и близость их мировоззрений.

Этот окрашенный в декадентские тона религиозно-философский взгляд на мироустройство вкупе с откровенным вызовом обществу был, однако, результатом не только философских практик супругов, но и их индивидуаль­ных пристрастий. Хотя Мережковский казался многим асексуальным, его интересовали женщины (а может быть, и мужчины), но собственная жена не была для него физически привлекательной. У Гиппиус же с первых лет их брака возникали отношения как с мужчинами, так и (реже) с женщинами, но главным объектом ее страсти оказывались гомосексуальные мужчины — поскольку были недостижимы. Так что знакомство с критиком, редактором литературного отдела журнала «Мир искусства» Дмитрием Философовым, воспринимавшим свою гомосексуальность как большую «трагедию пола», вполне удовлетворяло вкусам Мережковских.

В Великий четверг, 29 марта 1901 года, ночью в доме Мурузи, где жили Мереж­ковские, (Литейный просп., 24) Философов, Гиппиус и Мережковский совер­шили своеобразный венчальный обряд: читали молитвы перед образами, пили вино из одной церковной чаши, вкушали хлеб, пропитанный вином, как кровью Господней, трижды менялись нательными крестами, целовали друг друга крестообразно, читали Евангелие. И так три раза. Почти ежегодно (более 16 лет) этот обряд повторялся его участниками.

В 1920 году после отъезда в эмиграцию жизненные пути Мережковских и Философова разошлись. В каком-то роде его место занял секретарь Гиппиус, Владимир Злобин.

Белый — Петровская — Брюсов

Роман молодого поэта-символиста Андрея Белого и поэтессы Нины Петров­ской, начинавшийся в 1904 году совсем невинно, как взаимная тяга друг к другу двух влюбленных, быстро встроился в эстетику Серебряного века. Любовь Петровской превратилась в исступленное мистическое поклонение Белому, отчего молодой и еще не слишком искушенный поэт бежал, «чтобы ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз». Новым объектом его страсти стала жена Блока, Любовь Дмитриевна Менделеева.

Желая вернуть себе возлюбленного, Петровская заключила предложенный Брюсовым союз, также пере­росший в страстную любовь (он при этом был женат). Тянувшийся ко всему демоническому (в противопо­ложность соловьевцу Белому), Брюсов внимательно наблюдал за любовным томлением Петровской, поддерживая в ней страсть к Белому. Под руковод­ством своего нового любовника, внушавшего Петровской уверенность в ее ведовских способностях, поэтесса увлеклась оккультными практиками, которые были призваны вернуть ей расположенность Белого.

Результат этих экспериментов оказывался неутешительным, и, доведенная до крайнего отчаяния, Петровская однажды предприняла попытку убийства Белого. Подробности покушения, как и все обстоятельства этой истории, передал Владислав Ходасевич:

«Весной 1905 года в малой аудитории Политехнического музея Белый читал лекцию. В антракте Нина Петровская подошла к нему и выстрелила из браунинга в упор. Револьвер дал осечку…»

Оружие было подарком Брюсова; через восемь лет его новая возлюбленная, юная поэтесса Надежда Львова, застрелится именно из этого револьвера.

Установка на жизнетворчество (создание собственной жизни как художе­ственного произведения — одна из основ культуры Серебряного века) полностью захватила участников этого треугольника. Всю коллизию Брюсов детально опишет в романе «Огненный ангел» (1907–1908), где под именем графа Генриха будет скрываться Андрей Белый, Ренаты — Нина Петровская, а под именем Рупрехта — он сам. Дописав свой роман, Брюсов также начнет отдаляться от Нины, доведенной приступами истерик, алкоголем и морфием до крайнего истощения. В 1911 году он под предлогом лечения выдворит Петровскую из России. За границей поэтесса будет вести нищенское существование. Однако еще в России Петровская привила Брюсову привычку к морфию, перешедшую с течением лет в героиновую зависимость — она стала одной из причин смерти поэта в октябре 1924 года. Нина пережила Брюсова на четыре года, Белый пережил ее на шесть лет.

Блок — Менделеева — Белый

Еще одна философская система, популярная в Серебряном веке, стала причиной самого, наверное, знамени­того любовного треугольника тех лет. Свою женитьбу на дочери известного химика, Любови Менделеевой, Александр Блок, свято веривший в идеи Владимира Соловьева о Мировой душе и Вечной женственности, воспринял исключительно мистически. В его сознании 17 августа 1903 года состоялась священная мистерия, после которой, по ожиданиям младосимволистов, должен был наступить новый теократический период в мировом развитии. Шафер невесты поэт Сергей Соловьев (племянник Владимира Соловьева и троюродный брат Блока) и заочно знакомый с Блоком Андрей Белый также в один голос подтвердили факт сакрального союза.

Безусловно, подобный союз с «Женой, облеченной в Солнце» мог носить только платонический характер. За плотскими утешениями Блок ездил в увеселительные заведения Петербурга, а Любови Дмитриевне посвящал стихи, полные восхищения: еще в период их знакомства вышел первый сборник Блока «Стихи о Прекрасной Даме». Хотя никакого мирового переворота за свадьбой не последовало, эфемерный статус супругов сохранялся и приводил Любовь Дмитриевну поначалу в негодование, а затем и в отчаяние (что впоследствии она подробно описала в книге «И быль, и небылицы о Блоке и о себе»).

В 1905 году Менделеева получила записку с объяснениями в любви от Андрея Белого, ближайшего поэтического единомышленника мужа. Белый также признавал в Менделеевой мистическое воплощение Софии, но, в отличие от Блока, проникся к ней бурной человеческой страстью. Любовь Дмитриевна колебалась. Весь 1906 год ситуация была накалена до предела: Менделеева периодически уезжала к Белому, Блок впадал в сильнейшую депрессию (во время которой была написана драма «Балаганчик»). Отношения между поэтами разладились (многие современники утверждали, что существовала даже опасность дуэли); Белый, терзаясь угрызениями совести и разрываясь между братской и плотской любовью, угрожал покончить с собой, посылал Менделеевой, Блоку и матери Блока «ливни писем», морил себя голодом и неделями бродил по своей квартире, не снимая черную дамскую маску. Он воображал, что в этом наряде и с кинжалом в руке предстанет перед Любовью Дмитриевной (отзвуки этих настроений отразились в его романе «Петербург» в сценах с младшим Аблеуховым на балу).

Однако к концу 1907 года все завершилось: Любовь Дмитриевна вернулась к мужу, а отношения между поэтами были возобновлены. Но мир в чете Блоков так и не будет восстановлен полностью: вскоре у поэта начнется серьезный роман с актрисой Натальей Волоховой, и Менделеева также найдет себе новых любовников, от одного из которых забеременеет. Тем не менее этот странный брак оказался единственным в жизни поэта и его супруги и продержался 18 лет, вплоть до самой кончины Блока.

Вяч. Иванов — Зиновьева-Аннибал — Сабашникова

Один из главных властителей умов Серебряного века Вячеслав Иванов почти 10 лет прожил в довольно счастливом браке с писательницей и представи­тельницей старинного дворянского рода (восходящего по женской линии к пред­ку Пушкина — Ганнибалу) Лидией Зиновьевой-Аннибал. Однако затем на «Башне» появилась еще одна женщина — молодая художница и ученица философа-оккультиста Рудольфа Штейнера Маргарита Сабашникова. Она также была замужем: ее ничего не подозревавший муж, художник и поэт Максимилиан Волошин, сам познакомил с четой Ивановых, и Сабашникова долго разрывалась между двумя мужчинами.

Зиновьева-Аннибал, одна из прогрессивных представительниц 1900-х годов, держа в уме идеи «новой церкви» и опыт Мережковских и Философова, по всей видимости, не желала терять мужа, поэтому решилась на смелую модифика­цию тройственного союза. Аннибал первая объявила Сабашниковой, что она и Иванов, будучи супругами, являются, по сути дела, единым существом и лю­бят ее и нуждаются в ней одинаково. Сабашникова готова была уже уйти от мужа, однако проговорилась о своих намерениях родным. Представители старинного и уважаемого рода пришли в негодование и запретили Маргарите поддерживать отношения с четой Ивановых.

В изоляции от Ивановых Сабашникова провела несколько месяцев, а когда ей все же удалось приехать к ним, то она обнаружила, что место сакральной возлюбленной уже занято дочерью Зиновьевой-Аннибал — Верой Шварсалон. Сабашникова покинула Волошина, с которым у нее начались духовные разногласия, и отправилась за границу к своему наставнику Штейнеру.

Зиновьева-Аннибал вскоре после встречи с Сабашниковой умерла от скарлати­ны, а через несколько лет Вячеслав Иванов (после скандала) официально закрепил свои отношения со Шварсалон. По словам поэта, покойная жена явилась ему во сне и благословила этот союз. Таким образом, эстетика Серебряного века перешагнула границы не только общественной морали, но даже жизни и смерти.

Ахматова — Глебова-Судейкина — Лурье

В 1919 году Анна Ахматова, разводясь со вторым мужем, востоковедом Вла­димиром Шилейко, переехала на Фон­тан­­ку, 18, в квартиру своей ближайшей подруги — актрисы и активной участ­ницы артистической богемы Серебря­ного века Ольги Глебовой-Судейки­ной, жившей с композитором-эксперимен­татором Артуром Лурье. Любовные отношения между Ахматовой и Лурье начинались и ранее, но утихли с на­ступлением Первой мировой войны. Переезд Ахматовой позволил старым чувствам разгореться с новой силой, и они стали жить втроем с Судейкиной. Филолог Александр Жолковский (имеющий репутацию ниспровергателя Ахматовой) полагает, что мужчина не был главным в этом любовном тройственном союзе.

Впоследствии Судейкина станет главной героиней «Поэмы без героя», а отсылки к Лурье в стихотворениях Ахматовой часто будут соседствовать с образом царя Давида, царя-музыканта. В 1922 году Ахматова начинает писать одно из своих наиболее ярких стихотворений — «Мелхола» (завершено к 1961 году), где описана встреча Мелхолы с Давидом и страсть, ревность, негодование, с которым она не может справиться.

В 1922 году Лурье выехал в командировку в Берлин, оттуда отправился в Париж и больше не вернулся в Советский Союз. По словам Павла Лукницкого, конфидента Ахматовой, Лурье умолял ее ехать за ним (на руках у нее было 17 писем с этой просьбой), он просил приехать и Судейкину. В 1924 году Судейкина все же эмигрировала, но прежние отношения с Лурье не удалось восстановить. Ахматова осталась в Союзе, где вскоре вступила во вполне себе обыкновенный брак (хотя и официально не зарегистрированный) с искусствоведом Николаем Пуниным.

Кузмин — Князев — Глебова-Судейкина

Еще один любовный треугольник, в котором Глебова-Судейкина сыграла роковую роль, появился почти на десять лет раньше, в 1913 году. Глебову-Судейкину и поэта Михаила Кузмина давно уже связывали отношения соперничества — за мужа актрисы, художника Сергея Судейкина, испытывавшего равные чувства к ним обоим. В сентябре 1912 года Кузмин провел несколько недель в Риге у молодого поэта и юнкера Всеволода Князева. Вскоре в эти отношения (справедливости ради надо сказать, угасавшие) вмешалась Глебова-Судейкина, соблазнившая Князева, а затем бросившая безнадежно влюбленного. Череда любовных катастроф оказалась слишком губительной для впечатлительного 18‑летнего юноши, и в марте 1913 года он застрелился. Образ «гусарского мальчика с простреленным виском» будет часто появляться в произве­дениях Кузмина, а Ахматова положит эту любовную драму в основу сюжета своей «Поэмы без героя».

Кузмин — Юркун — Арбенина-Гильдебрандт

В том же 1913 году Кузмин знакомится с молодым литератором Иосифом Юркунасом (псевдоним Юрий Юркун придуман Кузминым), приехавшим из Вильно в Петербург. Его имя начинает ежедневно встречаться в дневниках поэта, а вскоре Кузмин и Юркун образуют один из самых долгих любовных союзов Серебряного века: их взаимоотношения продлятся вплоть до смерти Кузмина в 1936 году. Под 1921 год на новогоднем карнавале Юркун отбил у Николая Гумилева его пассию — актрису Александринского театра Ольгу Гильдебрандт-Арбенину. События этого вечера, а также последующая история взаимоотношений Кузмина и Юркуна стали основой для лирического сюжета последней книги стихов Кузмина «Форель разбивает лед» (1925–1928). Трое образовали негласный союз: Арбенина, чрезвычайно ценя Кузмина, стала ближайшей участницей его круга и фактической женой Юркуна (официально они расписаны никогда не были), Юркун же продолжал жить с ними обоими. После смерти Кузмина адвокат Оскар Грузенберг выиграл дело о признании Юркуна незаконнорожденным сыном поэта и, соответственно, его наследником.

В 1938 году Юркуна обвинили в участии в право-троцкистской террористической организации (начало «ленинградского писательского дела», по которому также арестовали и казнили Бенедикта Лившица, Вильгельма Зоргенфрея, Валентина Стенича и других), осенью его расстреляли. Одной из версий ареста является присутствие имени Юркуна в дневниках Кузмина, которые в 1930-х годах оказались в распоряжении НКВД (содержание дневников подпадало под введенную Сталиным статью о мужеложстве). Арбенина, оставшись одна, прожила остаток жизни в страхе, в приступе которого однажды изрезала большинство фотографий Юркуна, сделанных Кузминым: чтобы ввести в заблуждение сотрудников Лубянки, она отрезала на фотографиях голову своего возлюбленного, оставив себе тело.

Лимонов о Нуриеве и «Нурееве»: воспоминания и тщеславия

У меня тоже... По некоторым кадрам, что демонстрировали - пляски голым по столу...

Исповедь дочери Сталина: найдены подлинные мемуары Светланы Аллилуевой

Мемуары дочери Сталина Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу», казалось бы, изучены от и до. Но совсем недавно исследователь мировой политической истории Николай Над сумел отыскать экземпляр подлинных записок Аллилуевой. Укол, который мог вызвать смерть Сталина, причастность Берии к смерти Кирова, неожиданные эмоции «вождя народов» - упоминания об этом были вычеркнуты из итоговой версии воспоминаний.

Полвека назад случился большой международный скандал. На западе опубликовали воспоминания дочери Сталина Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу», содержащие немало компромата на советский режим.

Книга была подготовлена и издана сбежавшей из СССР «кремлевской принцессой» при самой активной помощи ЦРУ. В итоге американские «спец-литераторы» многие фрагменты убрали, сочинив взамен другие, так что первоначальный текст, разбивка на главы оказались в значительной степени искажены.

На протяжении долгих лет об авторском варианте мемуаров Аллилуевой ничего не было известно, но историк Николай НАД нашел экземпляр первоначальных записок дочери «вождя народов».

– Как вам удалось найти этот раритет?

– Такая удача стала возможна в том числе и благодаря знакомству с высокопоставленными работниками Госбезопасности разных поколений. После долгих лет поисков в мое распоряжение попал чудом сохранившийся с середины 1960-х пожелтевший от времени и зачитанный местами до дыр – в прямом смысле, – машинописный экземпляр, перепечатанный с оригинала подлинных мемуаров Светланы Аллилуевой, законченных ею в 1965-м. До официального издания книги, оформленной в виде двадцати «писем», оставалось еще около двух лет, а это так называемый самиздат: рукопись нелегально размножили на машинке и распространяли «среди своих». При сравнении текстов настоящей исповеди дочери Сталина и опубликованных позднее массовым тиражом «Двадцати писем...» обнаруживаются весьма существенные различия.

– Почему у вас возник такой интерес к поискам подлинных воспоминаний «кремлевской принцессы»?

– Взяться за расследование «дела о сфальсифицированных мемуарах дочери Сталина» меня заставили встречи с другом детства и молодости Василия Сталина, дважды Героем Советского Союза летчиком Виталием Ивановичем Попковым. Непосредственный свидетель школьных и военных лет детей Сталина утверждал, что книга Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу» – это не воспоминания, а «какая-то научно-фантастическая литература, в которой от науки одно название».

При внимательном прочтении на страницах книги можно найти много фактологических «ляпов». Например, Светлана в так называемых своих «письмах» утверждает, будто ее отец никогда не работал в саду и не копался в земле. Однако от дочери маршала Будённого я узнал, что это не так, и есть даже фото, на котором Сталин и Будённый с лопатами в руках готовят участок под грядки.

Встречаются и куда более вопиющие ошибки! В книге перевраны даты рождения родного брата Светланы, смерти матери Сталина, самоубийства Серго Орджоникидзе и даже изменено отчество начальника охраны Иосифа Виссарионовича генерала Власика, 25 лет обеспечивавшего безопасность «отца народов» и его семьи! – Вместо Сидоровича он стал в книге Сергеевичем.

Впрочем, можно предположить, что Аллилуева не стала исправлять столь явные ошибки специально, чтобы читатели поняли, что все это она написала под жестким давлением своих «благодетелей» из ЦРУ.

– Откуда вообще появились эти мемуары? Сама Светлана захотела их написать или ей кто-то «посоветовал»?

- Редко у какой книги столь запутанная судьба! От людей, близко стоявших к ее истокам, я узнал, что в 1954 году Светлане Аллилуевой (тогда еще Сталиной), выпускнице аспирантуры Академии общественных наук и преподавательнице спецкурса для сотрудников Госбезопасности поручили (якобы с подачи Президиума ЦК КПСС) написать воспоминания об отце в преддверие открытия его музея.

Через 2 года работа была завершена, однако разоблачение культа личности, случившееся на ХХ съезде, резко изменило ситуацию. Возникла необходимость все переделать на новый лад. После знаменитого доклада Хрущёва Светлана была вынуждена вносить в текст соответствующие изменения. Но сколько дочь ни переписывала свои воспоминания об отце, они так и не стали достаточно антисталинскими, и поэтому не были в то время напечатаны в СССР.

А после добивания Сталина на ХХII съезде и выноса его тела из Мавзолея в конце 1961-го уже вообще не могло быть и речи о каких-то нормальных мемуарах. И даже замена фамилии отца на фамилию матери не избавила дочь от нарастающей неприязни, а порою и откровенной травли даже со стороны тех, кто совсем недавно буквально набивался ей в лучшие друзья.

Светлана жила в основном на даче, чаще в одиночестве. Предательство, непонимание окружающих и страдания привели ее в церковь. Но и в Боге не нашла она желаемого спасения. И тогда вновь вернулась к воспоминаниям, рассчитывая очистить и успокоить душу откровениями на бумаге. Особенно активно такая литературная работа шла у Аллилуевой летом 1963 года, в 1965-м...

В найденном экземпляре авторского текста Аллилуева прямо говорит: «Эта книга была написана в 1965 году в деревне Жуковка. То, что написано в ней, я считаю исповедью... Мне бы хотелось, чтобы каждый, кто прочел ее, считал, что я обращаюсь к нему лично…»

Все-таки она прежде всего для себя писала и переписывала, зачеркивала и добавляла свои воспоминания и размышления. И именно в эти тяжелые дни пришла к надежде, что, «может быть, когда я напишу то, что хочу написать, то забудусь». – Этих слов нет в книге «Двадцать писем к другу», зато они остались на машинописных самиздатовских страницах.

Поначалу Светлана не предполагала никаких «писем», решившись лишь на максимально откровенную исповедь самой себе. Прием с разбивкой большого текста на два десятка глав-«писем» появился потом, уже на Западе, его предложил кто-то из «новых друзей».

Оригинал же, настоящий аллилуевский текст, самиздатовскую копию с которого мне удалось достать, представляет из себя рассказ-исповедь в шести частях. По объему он раз в пять меньше книги и почти не содержит лирических отступлений, какими «Двадцать писем...» изобилуют настолько, что больше напоминают художественное произведение, нежели стремящиеся к исторической точности воспоминания на политические темы.

Текст в машинописном экземпляре заметно выигрывает по сравнению с книгой. Особенно там, где на место привычных, – я бы сказал: официально принятых, – описаний Сталина дочь (в отличие от книги) дает доступную только ей информацию об отце.

– Приведите какие-то примеры.

- Вот хотя бы такой маленький эпизод, упоминаемый в машинописном варианте: «Затем я увидела отца только в августе 1945 года, все были заняты сообщением об атомной бомбардировке, и отец нервничал, невнимательно разговаривал со мной…»

Здесь очень важны слова «отец нервничал». Представляете: Сталин нервничал!! Такая подробность сразу передает напряжение, то действительное состояние, в котором находилось все советское руководство, включая Сталина, перед фактом преднамеренной демонстрации Америкой своей атомной мощи неподалеку от советской границы… А в книге столь важная фраза отсутствует.

Как известно, дочь Сталина с молодого возраста увлекалась мужчинами, и на этой почве у нее возникали очень острые конфликты со всемогущим отцом, который ей прямо говорил, до чего могут довести безответственные увлечения, если она не остановится и не возьмется за ум..

В найденной исповеди Аллилуевой есть очень откровенные фрагменты воспоминаний «про это», которые отсутствуют, либо в значительной степени «выхолощены» в «Двадцати письмах...».

Особенно показательна история с известным сценаристом кино и, по совместительству, едва ли не главным преуспевающим столичным ловеласом сорокалетним Алексеем (Люсей) Каплером, которым увлеклась дочка Сталина, когда ей едва исполнилось 16 лет.

Вот что пишет в своей исповеди Светлана: «В этот день, когда я собиралась в школу, неожиданно приехал отец и быстрым шагом прошел в мою комнату, где от одного его взгляда окаменела моя няня.

Я никогда еще не видела отца таким, он задыхался от гнева. «Где, где все это, где все эти письма твоего писателя? Я все знаю, все твои телефонные разговоры вот здесь, – он похлопал себя по карману, – давай сюда! Твой Каплер – английский шпион, он арестован.»

Я достала из стола все фотографии с надписями Люси, его записную книжку, наброски рассказов, новый сценарий. «Я люблю его»,– сказала я, наконец, обретая дар речи. «Любишь!» – выкрикнул отец с невыразимой злостью, и я получила две пощечины, первые в моей жизни. «Послушайте меня, няня, до чего она дошла, идет война, а она занимается ….! (нецензурно)».

– Проливают ли обнаруженные вами «не отретушированные» мемуары Аллилуевой свет на какие-то «кремлевские тайны», события, связанные с самим Иосифом Виссарионовичем с его ближайшим окружением?

– Обратим внимание на фрагмент воспоминаний из самиздатовского экземпляра относящихся к первым часам после кончины Сталина: «В коридоре кто-то громко плакал. Это была медсестра, делавшая ночью уколы, – она заперлась в одной из комнат и плакала там, как будто умерла вся ее семья...»

Малозначительный, на первый взгляд, эпизод, но тем не менее, он был заметно изменен в книге: «В коридоре послышались громкие рыдания, – это сестра, проявлявшая здесь же, в ванной комнате, кардиограмму, громко плакала, – она так плакала, как будто погибла сразу вся ее семья…»

Обратите внимание: про уколы уже ни слова! Более того, медсестру, делавшую ночью инъекции, заменили на сестру, проявлявшую в ванной комнате фотопленку кардиограммы. И это не просто так. Для этого была очень серьезная причина!

– Какая принципиальная разница: плакала сестра, делавшая уколы или проявлявшая пленку?

– Этот эпизод основательно изменен в книге потому, что он касается не просто какой-то медсестры, а именно медсестры Моисеевой! Той самой – сделавшей укол, после которого Сталин тут же умер! И Моисеева, осознав, что это ее рук дело, потом рыдала так, как будто умерла вся ее семья.

Мне в свое время удалось получить доступ к медицинскому архиву Сталина, который потом опять засекретили. Там обнаружился, в частности, очень интересный документ, касающийся как раз медсестер и последних уколов.

В «Папке черновых записей лекарственных назначений и графиков дежурств во время последней болезни И. В. Сталина» есть предписание о процедурах на 5-6 марта 1953 года. Выполнять их должны были медсестры Панина, Васина, Демидова, Моисеева. И последние, как говорится, роковые уколы пришлось делать именно Моисеевой...

В 20 часов 45 минут она сделала инъекцию глюконада кальция, – до этого такой укол больному за все время болезни не делался ни разу! А 21.50 в регистрационном журнале расписалась, что – впервые за весь период лечения! – ввела больному дозу адреналина... После чего Сталин тут же скончался! (Как пояснили мне медики, при состоянии, которое наблюдалось у вождя в последние часы его жизни, уколы адреналина противопоказаны, так как вызывают спазмы сосудов большого круга кровообращения и чреваты летальным исходом.)

И еще одна важная тайна «высвечивается», если прочесть подлинные мемуары Аллилуевой. Речь идет об убийстве Кирова. В не отредактированном самиздатовском варианте автор прямо указывает на причастность Берии к гибели Сергея Мироновича:

«Однажды на Кавказе Берия был арестован красными, попавшись на предательстве, и сидел, ожидая кары. Была телеграмма от Кирова, командующего Закавказья, с требованием расстрелять предателя, это не было сделано, и она (телеграмма – НАД) стала источником убийства Кирова.»

Логика в таком обвинении есть. Ведь еще до того, как Киров получил посты руководителя Ленинграда и секретаря ЦК ВКП(б), он возглавлял Закавказье и, судя по всему, мог что-то знать о прошлом сотрудничестве тогда высокопоставленного закавказского чекиста Берии с английской и немецкой разведками. Стало быть, Лаврентий Павлович был заинтересован в устранении Кирова! Тем более что тот со временем становился все более близким другом Сталина и реально мог стать вторым человеком в стране.

Видимо, с детства, когда она бегала вокруг стола, за которым Сталин и Киров во время обеда обсуждали разные (в том числе, наверняка, и секретные) вопросы, маленькая Светлана запомнила твердо высказанное сомнение Кирова насчет Берии. Выехав же много лет спустя на Запад, она, скорее всего, столкнулась с отказом тамошних спецслужб возвращаться к «неудобной» теме сотрудничества Берии с иностранными разведками. Поэтому обвинения в адрес этого человека из мемуаров убрали.

– Откровения дочери вождя были так опасны для тех, кто взял власть после него?

– Проиллюстрирую это на примере еще одной цитаты из исповеди Аллилуевой: «За последние два года видела отца два раза, он долго и трудно болел, но летом 1946 года впервые после 1937-го поехал на юг. Поехал на машине разбитыми дорогами. Потянулась огромная процессия, на ночевку останавливались у секретарей обкомов и райкомов. Отец хотел своими глазами видеть, как живут люди, нервничал, что они живут в землянках, что кругом одни развалины. На юг к нему приехал Хрущёв, похвалившийся арбузами и дынями в обхват, фруктами и овощами Украины. А там был голод, и крестьянки пахали на коровах...»

В книжной версии этот абзац изменен – на первый взгляд не значительно, но весьма «красноречиво»:

«...нервничал, видя, что люди живут еще в землянках, что кругом одни развалины… Приехали к нему на юг тогда некоторые, высокопоставленные теперь, товарищи с докладом, как обстоит с сельским хозяйством на Украине. Навезли эти товарищи арбузов и дынь в обхват, овощей и фруктов, и золотых снопов пшеницы – вот, какая богатая у нас Украина!»

– То есть из текста исчезло упоминание фамилии Хрущёва!

– Да! Американские авторы решили «пожалеть» пришедшего к власти нового «хозяина» СССР, с которым теперь предстояло иметь дело в делах международной политики. Таким образом, столь необходимый им тогда Хрущёв был уведен из-под критики народа. Однако даже в таком обезличенном варианте описываемый Аллилуевой факт очень ясно подсказывает, о ком идет речь. В ставке на показуху, на представление того, что будет так, словно это уже есть, – весь Хрущёв!

– Известно, что рукопись своих мемуаров, на основе которой впоследствии появилась книга «Двадцать писем другу», Светлана Алиллуева переправила на запад, еще оставаясь жить в Союзе. Как это ей удалось?

- Рукопись попала сперва в Индию, а уже оттуда – в Америку. Как стала возможной такая «политическая контрабанда» рассказывал мне Владимир Семичастный, занимавший в ту пору должность Председателя КГБ: «Светлана передала отпечатанную рукопись через свою подругу, являвшуюся дочерью посла Индии в Советском Союзе. Мы оказались просто бессильны помешать этому, поскольку досматривать дипломатический багаж, а тем более одежду дипломатов международное право не позволяло даже КГБ!

Этот вывоз мемуарных записок Аллилуевой произошел до ее выезда в Индию, потому что, по нашим агентурным данным, еще в Москве появилась договоренность об издании их за рубежом.

И не исключено, что просьба Светланы дать разрешение выехать в Индию, чтобы «развеять над водами Ганга» прах скончавшегося в Москве ее любимого мужа-индуса, была лишь прикрытием. Уж больно быстро прошла за границей любовь дочери Сталина к этому индусу…»

Книга Аллилуевой, подготовленная ее «кураторами» из американских спецслужб, стала, быть может, первым столь серьезным западным продуктом «холодной войны». Именно с этой книги пошла полоса ощутимых политических потерь Советской власти вплоть до ее полного поражения на идеологическом и – как следствие, на экономическом фронте. Итогом стал развал СССР.

https://m.facebook.com/story.php?story_ … 1735422048

И главное, не только говорил красиво, но и соблюдал свои заповеди на деле