ДЕРЕВЕНСКИЙ ХЭЛЛОУИН
Самый страшный фильм детства и спонсор моего заикания - советский "Всадник без головы".
Я посмотрел его в деревне в четырёхлетнем возрасте. На ночь. Я бы точно поседел, если бы на тот момент и так не был блондином.
После просмотра этого веселого семейного приключения с безголовым трупом, привязанным к лошади, я весь вечер ни на секунду не отходил от взрослых.
Взрослые же в полном составе пошли сидеть на лавочке за ворота - так делал весь местный деревенский бомонд. Селяне на лавочках перед заборами переговаривались через улицу, перекидывались последними новостями.
Я увязался со своими и уселся с краю, вцепившись маленькими побелевшими пальчиками в отца.
Фильм закончился, но только не для меня. В моей голове звучала тревожная музыка, прямо как пишут в титрах.
Разговоры постепенно смолкли. Все наслаждались тихим очарованием летней ночи. Небо было высокое, усыпное. Крупные гроздья звёзд аж звенели. Цикады поигрывали на тонких струнках души.
"АААААААА", - раздался истошный вопль и по улице в гулком безмолвии пронёсся я.
На этом мои воспоминания о том прекрасном вечере заканчиваются. По легенде, меня потом несколько дней не могли выковырять из-под кровати и носили туда еду.
Вторая часть истории вошла в анналы уже по воспоминаниям родственников, в частности, моего папы.
Селяне на лавочках молча проводили меня взглядом, пока я не добежал до калитки нашего дома и не исчез за ней.
"Чего это он?" - спросила соседка из дома напротив.
"Фильмов пересмотрел", - ответил мой отец и указал ей в начало улицы, на пригорок.
Там в начале улицы, на пригорке, в багровом зареве закатного солнца стоял всадник без головы.
Но кроме меня, его почему-то никто не испугался.
Всадник без головы спустился с пригорка и поехал вниз по улице.
Как только он поравнялся с нашей лавочкой, все узнали в нем местного пастуха Петьку.
Петька ехал верхом на своей старой кляче, набросив на голову куртку от комаров. Старая кляча очевидным образом делала его всадником, а наброшенная куртка - без головы.
Петька уже миновал лавочки, когда соседка из дома напротив крикнула ему в след:
"Петька, придурок, кончай бухать! Вон ребёнка за версту напугал своим перегаром!"

Я всегда подозрительно относился к формату встречи выпускников. Все эти мушкетёры 20 лет спустя, хромой Д’Артаньян, спившийся Атос, Арамис с тремя ипотеками...Соберутся скукоженные сухофрукты и давай вспоминать, как они висели на деревьях в саду молодости.

Один мой приятель рассказывал, как он ходил на встречу выпускников своего института. Встреча проходила в банкетном зале ресторана. В ресторане оказалось несколько банкетных залов, все заполнены. Он их обошёл и своих не нашёл. Подумал, что встреча в последний момент отменилась, и ушёл. А встреча не отменялась. Его сокурсники сидели в одном из залов, куда он заглядывал. Просто приятель никого не узнал. И его никто. Хотя с некоторыми в юности он целовался в щеки.

На днях я и сам побывал на подобном мероприятии: мои одноклассники по Лицею решили собраться дома у нашего любимого директора.

Шёл я туда в смешанных чувствах. Со многими мы не виделись очень давно.

В итоге сухофруктом из всех собравшихся одноклассников оказался только один человек. Я.

Все остальные - девушки, любимая учительница и даже мои ровесники мальчики - выглядели ровно так же, как я их оставил в своей памяти за школьной скамьёй. То есть молодыми и прекрасными. Как будто их заморозили в криокамере, как Сталлоне в фильме «Разрушитель», и выпустили за пять минут до нашей встречи в районе станции метро Семеновская.

Я их всех немедленно искренне возненавидел, за то, что на их фоне я сразу стал выглядеть как герой знаменитого стихотворения "клён ты мой опавший, клён заиндевелый". О чем я им сразу и прошелестел.

По пути на это собрание я с горьким привкусом прокручивал в голове сценарий посиделок, при котором через полчаса после их начала люди один за другим станут спешить домой, под разными предлогами, вроде "ой, кажется у меня молоко убежало, до встречи через двадцать лет".

В результате мы засиделись до четырёх утра. Было совершенно очевидно, что мы не хотели отпускать друг друга. Понимая, что, возможно, отпускаем друг друга ещё на 20 лет. А при плохом раскладе, и на гораздо больший срок. На катастрофически больший.

Я сидел среди ребят и не мог разобраться в этом эффекте. За первые полчаса, в течение которых, как я предполагал, мы должны были разбежаться с постными лицами, моя душа поднялась на лифте с нулевого этажа смутных воспоминаний об этих людях на вершину небоскрёба любви к ним.

И я не пью. Да и если бы даже пил, за полчаса накидаться до небоскрёба любви - не тривиальная задачка.

И я понял, что она, эта любовь, всегда была там все прошедшие годы.

До того вечера я свято верил в то, что живу в коперниканской системе мира: моя планета гордо и самодостаточно вращается вокруг солнца по своей орбите.

На встрече открылось другое. На самом деле я жил по древней мифологии. И моя гордая и самодостаточная планета покоилась на слонах. На невидимых слонах. На невидимых слонах тех людей, которые однажды пришли в мою жизнь и наполнили её и остались в ней навсегда, о чем я в своей гордости и самодостаточности совсем забыл.
Это мои одноклассники и наш любимый директор, в том числе. А также ещё несколько потрясающих преподавателей того Лицея. И некоторые другие люди, до и после него, чья значимость в моем космосе не уменьшается от разлуки с ними.

Все они, эти слоны, тихие труженики моего счастья, не дают моей планете сорваться с резьбы орбиты и улететь в межзвездную черноту, незримо поддерживая меня громадиной своего существования.

ЛОШАДИНАЯ БОЛЕЗНЬ
В детстве я благоговел перед терминами. Термины казались мне редкими бабочками, которых непременно нужно поймать и исследовать. Сложносочинённые словечки моментально прилипали ко мне.
У нас в семье был родственник. Родители как-то сказали про него, что он ипохондрик.
Я немножко подумал и решил для себя, что этого родственника называют ипохондриком, потому что он часто ходит на ипподром (хотя на ипподром он не ходил, что в данном случае не имело никакого значения). Я еще немножко подумал и понял, что мне тоже надо на ипподром. Я спросил родителей, когда родственник сможет взять меня с собой посмотреть на лошадок. Родители не придумали ничего лучше, как сказать мне правду, злодеи, и объяснили, что ипохондрия не имеет отношения к лошадям. Они добавили, что это у родственника такая болезнь.
Все последующее детство я очень жалел того родственника. Еще бы – у него была редкая лошадиная болезнь от частого посещения ипподрома. Так в моей детской голове замкнуло после взрослых объяснений.
А когда я вырос, эта лошадиная болезнь настигла и меня.
Какое-то время я был несчастливо женат на этой даме с красивым древнегреческим именем – Ипохондрия.
Я ходил к врачам с маленьким узелком с вещами, как ежик в тумане. Каждый раз я был уверен, что не вернусь. Что меня госпитализируют. Или даже – сразу похоронят, тихонько прикопают во дворе районной поликлиники, под бузиной.
Я шел в кардиологу за инфарктом, к неврологу за инсультом, к окулисту за катарактой. А эти некомпетентные коновалы (лошадиная болезнь, мы помним) прогоняли меня прочь с флакончиком валокордина. А кто-то и с матом. Как тот терапевт, которого я посетил трижды с вопросом «доктор, ну, может, все-таки на этот раз я помру?».
Я столкнулся с редким непрофессионализмом врачей, учитывая, что симптомы у меня были очень серьёзными. Например, красное лицо. Как можно выставить за дверь человека с красным лицом? Это же стопроцентно отправить его на верную гибель. Красное лицо – не шутки. Вон, у Конан Дойла в «Этюде в багровых тонах» Холмс по красному лицу даже вычислил преступника.
Конец моим мучениям положил клещ.
Я загорал на даче на траве и задремал. Очнулся я от ощущения укуса в правой руке. Я вскочил. По руке полз клещ. Я немедленно поместил его в баночку с крышкой. Я знал, что клещей после укуса надо сохранять, чтобы затем показать специалисту. Я это знал, потому что не мог больше полагаться на непрофессиональных коновалов и перелопатил тонны медицинской литературы. Далее, я внимательно изучил место потенциального укуса и обнаружил нештатное покраснение. Не того критического уровня бордовости, как мое знаменитое в узких медицинских кругах Измайлово красное лицо, но все равно тревожного цвета.
Я собрал маленький узелок с вещами и отправился в Центр Эндохирургии и Литотрипсии на Шоссе Энтузиастов. Я был уверен, что лишь это медицинское учреждение со сложным названием способно помочь в моем исключительном случае. Возможно, на мне даже защитят докторскую диссертацию. Посмертно.
В регистратуре долго придумывали, к какому врачу отправить меня с Геннадием. Геннадий – именно так моего клеща прозвали злобные бесчувственные родственники, к которым я сначала обратился за помощью. Я загорал в воскресенье, а медицинское учреждение со сложным названием по воскресеньям не работало. Мне пришлось почти целый день ждать понедельника. Я боялся, что Геннадий скончается в банке и не принесет свою никчёмную жизнь в жертву на алтарь науки. Я гуглил в интернете информацию, как продлить жизнь этого изверга. Собственно, именно после того, как мой ехидный младший брат подглядел, как я вбиваю в поисковую строку запрос «чем кормить клеща», он и придумал это неуместное прозвище. В итоге нас с Геннадием отправили к кожнику. Я не сказал в регистратуре, что я с Геннадием, иначе нас отправили бы к психиатру.
Когда я вкратце, за полчаса, изложил суть своих жалоб (врачи меня спрашивают «на что жалуетесь», самоубийцы), я вновь заметил этот странный взгляд. Я видел этот взгляд у каждого специалиста, к которому обращался, после изложения сути своих жалоб. В нем читалась попытка к бегству, вопреки клятве Гиппократа.
Кожник, женщина, принялась осматривать место потенциального укуса на моей руке. Я остановил ее в районе своего затылка, сказав, что она заблудилась.
«Странно, - сказала очередная некомпетентная женщина в белом халате, - я ничего не вижу».
«Если вы не видите, - произнес я свой дежурный текст, который выдавал каждому второму врачу в прошлом, шипя и кроша зубы, - то это не значит, что там ничего нет».
«Ну, вы можете сдать анализы в инфекционном центре…» - наконец, попыталась она спасти мою жизнь.
«Я его поймал», - прошептал я ей заговорщицки. Я не хотел шептать, просто от волнения у меня запершило в горле.
«Кого вы поймали?» - спросила женщина.
«Клеща, который меня укусил, - ответил я, - показать?».
Доктор даже как-то отпрянула после этого моего предложения. Странная реакция для кожника, которому наверняка показывали вещи и пострашнее, подумал я.
«Понимаете, мне нет большого смысла на него смотреть, - заметила она, - клеща нужно сдать в лабораторию для проведения анализов…»
Мы помолчали. Доктор взглянула на мое красное лицо, с некоторой тревогой.
«Ну, если хотите, давайте посмотрим», - сдалась она.
Я достал баночку. Открыл крышку. Вот он, успел подумать я, тот роковой момент в моей жизни, когда мне поставят долгожданный диагноз «энцефалит». Не хватало только симфонического оркестра и «Кольца Нибелунгов».
Я перевернул баночку. Геннадий упал на листок бумаги, который предусмотрительно подложила доктор.
Мы оба склонились над телом.
Эта гнида сдохла. Никаких признаков жизни. Я был обречен.
И в этот момент Геннадий побежал. Прямо сходу, с разгоном до ста за несколько секунд, как Порше. За весь предыдущий день я ни разу не видел Геннадия в движении. Он тихонько дремал на дне баночки. И только сейчас я впервые обратил внимание на то, что для клеща Геннадий несколько продолговат.
Доктор ловко поймала его обратно в баночку, поднесла ближе к глазам, встряхнула.
«Знаете что, коллега, - задумчиво произнесла она, разглядывая Геннадия, - мы с вами только что чуть не отправили на казнь честного муравья».

СТАРИК И МОРЕ
У меня из мужских достоинств - только он. В смысле - живот. Ни татуировок, ни бицепсов, ни мотоцикла. Поэтому я отчаянно хватаюсь за любые атрибуты мужественности.
Когда родственник жены в деревне позвал меня на рыбалку, я сразу согласился. Решил зарекомендовать себя как адский мужик сразу у несколько целевых аудиторий: и у жены, и у ее родственников, и у всей деревни.
У меня был опыт рыбалки. Тогда я поймал огромную щуку. Буквально голыми руками. В планшете. Мы с Темой играли в пруд.
Я догадывался, что этот опыт у местных лютых рыбаков мне не зачтется. Поэтому почти всю ночь читал "Старик и море" - единственную книжку о рыбной ловле, которая нашлась в нашем деревенском доме.
Рано утром за мной заехали. Через полчаса мы уже выгружались у тихого живописного водоема, не подозревавшего, что я приехал тотально обезрыбить его. Я вроде бы даже слышал, как рыбы на дне слезно прощались с семьями.
Родственник жены с тремя товарищами развернули на берегу целое рыболовецкое хозяйство. Удочки всех видов и размеров, ящички со снастями, мешочки с наживками, держатели, стульчики. Честно говоря, я рассчитывал, что мы закинем динамит в пруд и по-быстрому вернёмся домой. Приготовления моих спутников обещали нудное тухлое времяпрепровождение.
Мне выдали удочку с поплавком. Как я понял, в их иерархии это было что-то вроде ученических палочек в суши баре. У остальных рыбаков поплавков не было. Они вешали на удочки какие-то странные орудия рыбьих пыток: трезубцы, металлические сферы, колокольчики и так далее. Один рыбак, сам похожий на рыбу, уплыл на резиновой лодке куда-то в камыши.
И вот шоу началось. Первые три червяка, которых я насадил на крючок, до воды не долетели. Они срывались ещё на берегу во время моих неуклюжих забросов. Я опасался, что другие рыбаки заподозрят во мне зоозащитника, который таким образом спасает животных от гибели. Но они не заподозрили. Родственник отнял у меня удочку, насадил червяка и закинул. На всякий случай - подальше от всех остальных, в сторонку.
Ну, что я могу сказать. На свете есть только одна вещь скучнее рыбной ловли. Это кёрлинг.
Клёва не было. И клёво не было и клёва не было. Ни у меня (что объяснимо), ни у заслуженных рыбаков всея Руси.
На третьем часу неподвижного сиденья у воды (что и представляет собой рыбалка без клёва) я проголодался. Вроде бы нам должны были собрать с собой перекус. Я порылся в наших запасах и нашел кекс в небольшом тазике. Наверное, его накануне испекла теща. Кекс сильно покрошился, видно, в дороге. Но запах был потрясающий, ванильно-медовый. Я поставил таз на колени и начал потихоньку хомячить из него десерт.
Родственник жены периодически как-то странно поглядывал на меня. Я решил, что он осуждает меня за столичную вялость и нежелание бороться за рекордный улов. Но меня это не волновало. Я нашёл смысл в этом бессмысленном отрезке своей жизни и продолжал довольно наворачивать из тазика.
Наконец, рыбалка закончилась. Никто ничего не поймал.
Когда мы вернулись в деревню, родственник зашёл в дом раньше меня, а я замешкался на крыльце.
"Ну, поймали что-нибудь?" - услышал я голос жены в глубине коридора.
"Мужа твоего придурка поймали", - недовольно буркнул родственник.
Я замер на крыльце, подслушивая.
"Как это?" - озадаченно спросила жена.
"Целый таз с рыбьим прикормом сожрал, гад. И так не ловилось ни фига".
"Как сожрал? Он же горький, наверное".
"Не, он сладкий, мёдом пахнет. Там крупы разные с ароматизаторами".
Я на крыльце начал инстинктивно пятиться назад от надвигающегося позора.
"А, тогда понятно, - попыталась спасти мою репутацию жена, - он у нас такой сладкоежка. Ну, а чего же ты его не остановил, когда заметил?"
Вот молодец, женщина. Правильный вопрос. Не я придурок, а они. Не уберегли москвича.
"Да я подумал, ты его не кормишь совсем. Пусть мужик оторвется. Червяков не сожрал - и на том спасибо".
Через пару дней родственник с друзьями отправился на охоту. Их машина со свистом пронеслась мимо нашего дома, без намёка на остановку.
Понимаю.
С таким аппетитом некормленый я могу всю дичь на охоте живьём сожрать.

Любовь к женщине - это приобретённое родство.

Говорю от лица мужчины, но наоборот работает точно так же.

По сути, это сверхъестественно, это чудо: двое, не связанные кровными узами, становятся родными людьми. Роднее самой близкой родни.

Любовь к женщине - серьёзный выбор, один из главных в судьбе. Это как если бы было дозволено выбирать себе мать. Человека, с которым вы станете одной крови, как шептал Маугли, присягая джунглям.

Сейчас так любить почти не умеют.

Не умеют, потому что это надо уметь. Потому что любовь - не эманация, не рефлекс, не слюноотделение. Любовь - это умение, мастерство, возможно, самое важное в жизни.

Сейчас всё становится пластиковым, одноразовым.

Одноразовые чувства для одноразовых жизней.

Girlfriend. Boyfriend. Великий английский язык, который никогда не ошибается в том, что он именует. Девочка-друг. Мальчик-друг. Друг, приятель, это, конечно, тоже серьёзно, но ни разу не судьбоносно. Ни на секунду не кармически. Никакая не присяга, не родина, не сиамские близнецы. Например, друзья не обязаны быть вместе на плахе, куда друг за другом поднимаются любящие.

Один мой приятель привык шутливо повторять, когда его жена прилюдно жалуется на недостаток у них интимных отношений (тоже шутка, как бы): "Катька (имя его жены) мне друг, а я с друзьями не сплю".

По сути точно, только наоборот. Girlfriend - это такой друг в юбке, с которым можно спать. То есть чисто функционально более продвинутый друг, нежели друг-мужчина, с которым только пиво пить. Но с друзьями от нас не требуется отвечать за родство. Мало ли с кем мы в жизни дружили. Давайте ещё детский сад вспомним, где они, все эти наши инфернальные детсадовские друзья?

Иное дело жена. Совсем иное. В том же великом английском - wife. Какая-то простейшая, не разлагаемая на фонемы сущность.

Жена - это когда твоя любовь говорит женщине: ты моя родина. У этой родины могут быть покосившиеся заборы, местами непроходимые дороги, часто вообще съехавшая крыша и пьющий родственник дядя Коля через дом, но, все равно, покосившаяся, непроходимая, съехавшая, с пьющими родственниками ты - моя родина.

Кто-то, возможно, удивляется, почему я в своих миниатюрах не называю жену по имени. Считаю лишним. Для меня жена - это уже имя собственное.

Поэтому всегда, если мы говорим о любви, заслужившей родство, расставание таких двоих - это смерть при жизни. Смерть твоего второго, родного, близкого. Потеря, невосполнимая вдвойне от того, что второй - жив.

К сожалению, не меньше, чем смерть. Никогда не меньше.

Это те, гёлфренды и бойфренды, счастливое племя, в любой момент могут легко выбросить одноразовую тарелку своих неглубоких чувств.

А за любовь всегда приходится умирать.

Жены нет в Москве, и я могу позволить себе модный беспредел.
"Модный беспредел" в моем случае - это ходить на работу в одном и том же, пока одно и то же не затвердеет на мне и не начнёт царапать спину.
Когда жена в Москве, она ещё за меня борется. Подсовывает мне время от времени что-нибудь новенькое и глаженое, ласково приговаривая "а ту рубашку уже можно с тебя соскребать" или "это ещё голые ноги или уже брюки?".
На днях один коллега заметил:
"Батлук, ты выглядишь так, как будто уже неделю не заезжаешь домой и бухаешь…"
Я тяжело вздохнул.
"Понятно, - разочарованно сказал коллега, - то есть заезжаешь домой и не бухаешь?"
Я кивнул.
Коллега тоже вздохнул.
Да, да, я просто сейчас так выгляжу.
Ведь что отличает человека от обезьяны?
Никакие не очки.
Жена!

Жена все лето провела с Артемом в деревне и на днях вернулась с ним в Москву.
Я встретил её как победитель. За те несколько месяцев, что я вёл домашнее хозяйство без неё, я не спалил квартиру, не умер с голоду, не задохнулся в грязном белье, не покрылся вековой пылью. Все вокруг было чистенько, аккуратненько и на своих местах. А у меня даже образовался небольшой животик.
Жена бродила по квартире, а я вышагивал за ней, как павлин, и всем своим видом демонстрировал гендерный триумф. Она была озадачена, а я ликовал, украдкой захлёбываясь слюной восторга. Мы зашли в ванную.
«А какой щеткой ты зубы чистил? - спросила жена, - я вроде наши взрослые щетки с собой увезла…»
«Тёмкиной, маленькой, с крокодильчиком», - победоносно ответил я, не успев подумать.
«А. Ясно», - с какой-то вековой тоской ответила жена.
И я понял, что демонстрация гендерного триумфа закончена.

Самые тяжёлые семейные кризисы - из-за метеоритов. Из-за того, что прилетает в вашу размеренную семейную жизнь из ниоткуда, словно из космоса. Из-за того, что всегда таилось в недрах одного из вас, но до поры пряталось по ту сторону солнца. Обычно это что-то громадное, огнедышащее и опаляющее. У жертвы такого открытия неминуемо возникает ощущение, что он впустил в свою душу незнакомца. Метеорит - возможно, не очень понятно. Точнее это можно назвать форс-мажором. Ещё точнее - чертом из табакерки. А уж совсем точно - модным нынче термином "чёрный лебедь".
На днях такой чёрный лебедь случился со мной.
Жена моя, весьма скромная девушка, на шумной вечеринке позволила себе слишком много, на мой взгляд. Подсел к ней один. Там было много разных людей, большинство не знали друг друга. Он, конечно, не подозревал, что жена не свободна.
Коснулся губами ее уха, что-то шепча. Она не отстранилась. Положил руку на ее колено. Рука не была убрана. Несколько наших друзей, присутствовавших там, стояли с квадратными глазами. Наконец, жена о чём-то проворковала ему, сверкнув взглядом с чертовщинкой и слега наклонившись навстречу, так что они чуть не поцеловались.
По дороге домой, вцепившись в руль, я не сказал ей ни слова. Фонарные столбы выворачивали чугунные шеи, тревожно глядя нам вслед...
Жену незначительно оправдывало только то обстоятельство, что это все случилось во сне. В моем.
На ночь я съел три куска торта и две куриные ножки. А мне от переедания всегда подобное снится.
Но, повторюсь, это незначительное оправдание. Жена все-равно виновата. Нельзя так себя вести. Тем более в мужнином сне.