В первый год брака, когда жена уезжала на несколько дней в другой город к родственникам, я разваливался на нашей двуспальной супружеской кровати, блаженно-безнаказанно, на всю её ширину, загребая под себя обе подушки, и засыпал в позе звезды посередине. Это был такой маленький праздник холостяцкой свободы, манифест былой вольницы.

Но уже через несколько лет, когда жена уезжала в деревню с Артёмом, я тихонько ложился на свою сторону нашей двуспальной супружеской кровати и засыпал, не трогая её подушки.

В какой-то момент пришло осознание того, что слаще свободы - потребность потесниться, чтобы дать другому место рядом с собой.

Мужчины с обручальным кольцом на пальце всегда внушали мне какое-то особое доверие. Долгое время я не мог понять, почему.

Я часто путешествовал поездом, в вагонах «СВ»: это там, где по двое. И вот моя ненаучная нерепрезентативная статистика: попутчики с кольцами — это такие тихие хомячки. Шуршат тихонько в своем углу, порой мы шушукаемся о чем-то друг с другом, потом они тихонько сопят всю ночь. Я каждый раз облегченно вздыхал, когда в купе заходил женатый. Попутчик без кольца — это грабитель поездов с Дикого Запада. Врывается шумно, на ходу выхватывая бутылки и курицу. Постоянно требует к себе внимания, как малоизвестная певичка.

А за мной водится грех, который на Руси испокон веков не прощали, — я не пью. Совсем. Для попутчика без кольца — это пощечина. Он замучает тебя вопросами о причинах столь опрометчивой трезвости, перетряхнет твой род до десятого колена и, если не докопается до истины, будет возмущенно храпеть до рассвета. Пару раз мне приходилось успокаивать особенно буйных тем, что я гей. Для них это признание объясняло все разом, и они засыпали более или менее спокойно, нажравшись в одиночку из сочувствия к моей беде.

На деловых встречах я тоже как-то сразу располагался к мужчинам с обручальным кольцом. Кстати, в дореволюционной России неженатый купец был редкостью. Конечно, это обуславливалось прежде всего тем, что купеческая жена принимала активное участие в делах мужа, замещала его на время отсутствия. Но тем не менее. Хотя с точки зрения алкоголя с купцами мое правило не работает. Квасили они люто. Тут я пальцем в небо, как говорится.

Итак, долгое время я не мог понять, почему мужчина с обручальным кольцом на пальце внушает мне особое доверие. Пока не женился сам.

Я сделал это поздно, на излете, так сказать, когда за моим песком уже стали присылать КАМАЗы. Именно по этой причине я подошел к данному решению максимально осознанно. Как человек ученый (у меня и степень имеется), я принялся изучать соответствующую литературу по вопросу. Особенно мне понравилось изречение Сократа: встретишь хорошую жену, станешь счастливым, встретишь плохую, станешь философом. И хотя это изречение не Сократа, а Григория Горина, оно легло мне на душу, потому что философом я уже к тому моменту был официально (согласно диплому), поэтому мне оставалось только стать счастливым.

А вот что меня сильно насторожило и даже встревожило в процессе изучения, так это высказывания Отцов Церкви о том, что брак — это подвиг. Но я недолго размышлял над этим. Ну, какой это подвиг, что за словечко, право слово. Это война, что ли? Ездить вместе на Сейшелы подвиг? Ходить в кино? Пить на брудершафт? Я решил, что Отцы Церкви ошиблись, и женился.

И вот только теперь я все понял про кольцо. Когда на Сейшелы отлеталось, кино кончилось, а чай на брудершафт как-то не пьется. Тут-то и начинается он самый — подвиг. Подвиг — ничуть не перебор, все верно. И да, это война. Война за твою любовь, за твоего второго, за твой выбор. Война тем более изнурительная, что она ведется не против какого-то глобального эпического зла, а против скучных серых мышек, мелких бесов — быта, лени, привычек, чужого мнения, размолвок. Всей этой шелухи, сопутствующей любому браку, вместе с которой пара рискует выкинуть и драгоценные семена. Подвиг — в том, что один двигает себя, как неподъемный комод, с того места, где он всю жизнь стоял, чтобы дать пройти другому.

Каждый женатый мужчина совершает этот подвиг, в той или иной степени. Если он до сих пор женат, совершает, будьте уверены.

Так вот обручальное кольцо — это знак такого подвига. Пожалуй, для большинства современных мужчин это единственно возможный настоящий орден за мужество, который они могут получить в наше негероическое, лживое время.

Раньше мужчина измерялся поступками. Это сейчас он измеряется непонятно чем: лайками, размером бороды, голдой, биткойнами, татушками, ибицами. Один наш прекрасный режиссер и педагог как-то рассказывал, что на актерских отделениях театральных вузов столкнулись с проблемой: перестали приходить мужики. Нет, люди мужского пола приходят. Но преимущественно это бородатые мальчики, которые звучат как бородатые девочки, что вдвойне страшно. Идет поток каких-то бесполых пупсов, по его словам. Исчезает типаж «мужика», который входил в помещение, и вокруг начинали подрагивать стекла и самопроизвольно распускаться цветы. Ну, и у кого поднимется рука надеть на такого бородатого мальчика-девочку кольцо? У него же пальчик сломается от тяжести.

Конечно, не любому женатому мужчине можно поставить памятник при жизни. Как на любой войне, не исключены и поражения, и предательство, и дезертирство, и измена Родине. Я не идеализирую. Но они попробовали по крайней мере. Они пошли на этот фронт добровольцами. В отличие от тех, кто с липовым плоскостопием предпочел отправиться в эвакуацию на те же Сейшелы. Впрочем, последних я тоже не осуждаю. Просто я часто ездил с ними в купе. Ну, вы помните.

Бывают, конечно, браки по приколу. Браки в стиле Лас-Вегас. Браки на одну ночь. Но здравый смысл подсказывает, что таких не может быть большинство. Для нормального мужчины за решением вступить в брак обычно стоит какое-то серьезное, не рядовое движение души. Это как ледокол, снявшийся с якоря. Принявший решение сломать лед. Судьбы, одиночества, холода — любой лед.

Лучше всех об этом сказал Довлатов: «Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба».

Одним словом, для меня обручальное кольцо на пальце мужчины — это поступок. Это знак принадлежности к нашему мирному боевому братству, мужскому братству кольца. И я доверяю им, потому что они совершили подвиг — подвиг семьи.

МЕЛОМАН

Еще в моем детстве, с того момента, как во мне проявилась метафизическая неуклюжесть, матушка задумала меня женить. Она руководствовалась логикой Велюрова из "Покровских ворот": "Люди эмоционального склада нуждаются в некотором руководстве". То, как маман пыталась избавиться от непрофильного актива, умиляло. Проще было просто выставить меня за дверь, пенделем под зад во взрослую жизнь.

С тех пор она подкладывала мне в коляску разных девиц, подсовывала мне их в песочницу, подталкивала меня к ним на детских утренниках, так что я спотыкался и картинно падал в ноги нимфеткам челом долу, плела козни династических браков в моем отрочестве. 

Последнее получалось особенно топорно.

Однажды мы с матушкой гостили у её старых друзей. Мне на тот момент уже исполнилось пятнадцать, поэтому просто подсунуть мне суженую в коляску, как раньше, не представлялось возможным. Матушке приходилось действовать витиевато. То есть с бегемотьей грацией Маргариты Павловны из тех же "Покровских ворот".

В гостях у маминых друзей также оказалась их племянница, на год старше меня. Случайно оказалась или была намеренно подброшена - неизвестно.

Хозяйка дома обмолвилась за общим столом, что племянница учится в гимназии.

"А Олежка учится в Лицее", - сказала матушка, удачно попав в контекст. Удачно - по её мнению, конечно.

Вот этот "Олежка" был особенно прекрасен: мне сразу захотелось поправить на себе памперс под колготками.

"Гимназистка и Лицеист!" - добавила матушка, если кто-то за столом вдруг чего не понял.

Я так развенчивался, что положил себе в тарелку две ложки салата оливье. Что само по себе не страшно, вот только к тому моменту у меня в тарелке уже лежало три ложки салата оливье.

Хозяйка дома зачем-то продолжила выдавать стратегическую информацию и сообщила, что у племянницы скоро день рождения. Моя мама кашлянула так, что с дерева за окном вспорхнули голуби.

"Ах да, - спохватилась хозяйка дома, подпрыгнув вместе с голубями, и обратилась к племяннице, - пригласи Олежку!"

"Приглашаю", - прошипела Гимназистка. Кажется, она раскрошила коренной зуб.

На следующих выходных, в субботу, я уже сидел за похожим праздничным столом, только у Гимназистки дома, на её дне рождения. Накануне я пытался договориться с матушкой, чтобы она пошла вместо меня, так как это был её проект, но получил отказ.

В гостях у гимназистки были одни мальчики. То есть вообще ни одной девочки. Даже домашний кот - и тот оказался мужчиной. Если бы ФАС тогда существовала, она бы оштрафовала Гимназистку за недобросовестную конкуренцию.

Дискриминация приглашённых по половому признаку была не единственной странностью того ивента. Все остальные мальчики подобрались один к одному и отличались лишь количеством прыщей и толщиной роговой оправы у очков. Я оказался на каком-то слёте победителей всесоюзных олимпиад. На шабаше отличников. Я и сам хорошо учился (правда, очков тогда ещё не носил), но на фоне тех Паганелей даже я выглядел рецидивистом с тремя ходками. У каждого из них в кармане лежала корочка почетного вундеркинда. Я ретировался на угол стола, на самый угол, соотвественно примете и назло матушке, и попытался слиться со скатертью. 

Гимназистка купалась в интеллектуальной патоке. Над её головой рассыпались конфетти цитат. Один прыщ декламировал, другой рисовал на салфетке формулы, третий пел арию Ленского - и все одновременно. В какой-то момент мне захотелось встать и громко пукнуть.

Вместо этого я ковырял какие-то грибы. Это единственное, что оказалось на моем конце стола. Попросить остальное я постеснялся.

Я думал незаметно уйти через окно, благо это была "сталинка" на набережной, и при благоприятном исходе я мог бы выжить, упав с десятого этажа в Москва-реку. Но не успел.

Потому что Гимназистка неожиданно всклочила со своего места и воскликнула: "Играем! Играем!"

Я на секунду предположил, что они все-таки нормальные люди, и мы сыграем в карты на раздевание, но увы.

Игра оказалась такая же интеллектуально-прыщавая, как и все остальные перфомансы.

Гимназистка попросила всех собравшихся передать ей аудиокассеты из своих плееров. Дело в том, что в то время каждый перспективный молодой человек должен был владеть таким портативным плеером. Неперспективные ходили по старинке с орущими бандурами на плече, а передовая молодежь - элитарно-камерно, с наушниками. Несмотря на то, что я происходил из пролетарского района орущих бандур, "вокман" водился и у меня.

Прыщи запрыгали и захлопали в ладоши от такой метафизической забавы. Юноши вытащили из своих плееров кассеты, которые они слушали по пути на день рождения, и передали хозяйке. То же сделал и я.

Гимназистка объявила правила: она будет ставить эти кассеты, а собравшиеся должны угадать, кому из гостей они принадлежат.

Опомнился я быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы предотвратить катастрофу. Я вспомнил, что именно находилось у меня в плеере. Это категорически не должно было становиться достоянием гласности. Однако придумать элегантный способ вернуть кассету обратно я не смог. Я плюхнулся на место к своим мухоморам и приготовился умирать.

"Так мы лучше узнаем другу друга!" - воскликнула гимназистка. Да-да, именно этого я и боялся.

Гимназистка приволокла большой магнитофон и поставила в него первую кассету. Кассеты она выбирала наугад.

Из динамиков заиграла какая-то филармония.

"О! Это Страсти по Матфею!" - воскликнула Гимназистка.

"Чья это кассета..." - произнесла она с такой игривой интонацией, как будто говорила "а трусы сейчас снимет..."

"Вадик! Вадик!" - загалдели прыщи.

Один из них приподнялся, зачем-то ("зачем-то" в моем понимании) поклонился и снова сел. Его монументальные прыщи сияли от восторга.

Гимназистка поставила следующую кассету.

"Ага! Кармина Бурана! Чья кассета?"

"Марк! Марк!" - закудахтали интеллектуалы. А кто-то добавил:

"Фу, какая пошлость".

Если это (латынь с оркестром) пошлость, подумал я, и меня прошиб холодный пот, то что же тогда...

В комнате воцарилась гробовая тишина. Мертвая. Было слышно, как зевал кот. Это гимназистка запустила очередную кассету. Мою.

В моем плеере был не Бах. И даже не пошлый Орф.

Гимназистка воспроизводила кассеты ровно с того места, на котором их выключали владельцы, никуда не перематывая.

"Твои бёдра в сияньи луны так прекрасны и мне так нужны, кровь тяжелым напором ударит прямо в сердце мне. Груди плавно качнутся в ночи..."

На этом месте раздался клац. Гимназистка судорожно выключила свой магнитофон, вдавив клавишу по самое не балуйся.

"Это что, Есенин?" - робко пропищал кто-то из прыщей, явно не знакомый с творчеством группы "Сектор Газа".

Это мне ещё повезло, припадочно соображал я, там же дальше песенка про водолаза...

Но по глазам собравшихся я понял, что нет, мне НЕ повезло.

"Чьё это?" - воскликнула Гимназистка, сверкнув глазами. Прозвучало как "голову его мне!"

Я ещё надеялся, что пронесёт.

Но Иоганн Себастьян Прыщ, тот, что со Страстями по Матфею, невежливо указал на меня пальцем и сказал:

"Я видел, это его кассета".

Гимназистка вытащила мою кассету и брезгливо, двумя пальчиками, передала её обратно мне.

Остракизм в исполнении интеллектуалов - страшная вещь. Остаток вечера я просидел в самом тёмном углу квартиры, в обнимку с зевающим котом.

Наконец, наступило долгожданное избавление, как у Мандельштама - карету такого-то, разъезд, конец.

Церемониально подкованная Гимназистка, как хозяйка дома, лично провожала гостей в прихожей.

Я хотел уйти первым и сам направился к вешалке.

Гимназистка отстранила меня и выдала пальто Вадику.

Я попытался снова протиснуться, но хозяйка загородила мне проход и сняла с вешалки куртку Иоганна Себастьяна Прыща.

Что же это, запаниковал я, она мне теперь в наказание вообще мою ветровку не отдаст, насмерть, что ли, замерзать.

Грациозно протягивая верхнюю одежду её владельцу, Гимназистка говорила каждому добрые слова и провожала за дверь.

Наконец, вешалка опустела, и в прихожей остался я один.

Гимназистка сняла мою чахлую курточку и, как мне показалось, подчёркнуто грубо сунула её мне в руки.

Я виновато посмотрел на неё и вдруг заметил, как её лицо изменилось. Как будто она сняла маску.

"Значит так, - сказала Гимназистка, - в понедельник идём с тобой в кино. Покупай билеты".

Я вышел на лестничную клетку и в прострации обернулся.

Гимназистка уже намеревалась закрыть за мной дверь, но на секунду замешкалась, оглядела меня с ног до головы, усмехнулась и добавила:

"Меломан!"

ПИОНЕРСКИЙ ШАОЛИНЬ

Вокруг снова спорят о захоронении Ленина.

А мне кажется, главное - похоронить Ленина в самом себе, а все остальное уже не так важно.

Я похоронил в себе Ленина в восьмом классе советской средней школы.

В школе я сделал головокружительную партийную карьеру.

Я начинал цветоводом. Это не тот, кто водит цветы на прогулку. У нас была не такая школа. Я следил за цветами в классе. Поливал их, окучивал, рыхлил. Защищал. Да, приходилось защищать. Одноклассник постоянно поедал мои цветы. Он сидел у окна, на котором стояли горшки, и жрал герань. Видимо, в его детском организме не хватало каких-то микроэлементов. Кстати, тот одноклассник потом пошёл работать в прокуратуру. Не знаю, как это связано. Надеюсь, что никак.

Затем я поступательно восходил на партийный Олимп звеньевым, старостой, председателем совета отряда и, наконец, дослужился до члена совета дружины. В те времена русский язык был менее многозначным, и "член совета дружины" звучало гордо.

Казалось бы, после члена дальше было некуда, только Брежнев. Но я сумел подняться еще выше.

Как отличник, председатель и член я был выдвинут в знаменосцы всея школы.

Мне поручили носить наше знамя. На знамени изображался Ленин и прочие бородатые харизматки того времени. Фактически, я нёс на руках самого Ильича - это было невероятно почетно.

Я носил знамя школы на торжественных линейках и прочих аналогичных сборищах советской поры, на школьном дворе снаружи и в актовом зале внутри.

"Вынос знамени" представлял собой строго регламентированную театрализованную процедуру.

Мне, как знаменосцу, полагался конвой: передо мной вышагивал направляющий, а за мной - замыкающий. Сейчас я могу уже ошибаться в терминологии. Одним словом, один школьник шёл впереди и один сзади, чтобы я не убежал, наверное. Втроём, кортежем, мы вносили знамя на место сборища.

Я прослужил знаменосцем несколько месяцев. Все шло идеально. Пока школьные функционеры не решили заменить мне кортеж.

Дело в том, что поначалу меня сопровождали исключительно мальчики. Их выбирали из самых достойных учеников. Но как-то раз на очередной линейке какой-то бонза из министерства образования, взглянув на нашу процессию, сказал: "А как же Терешкова". В те годы с птичьего партийного умели переводить молниеносно. Реплика начальника означала, что в конвой необходимо добавить девочек.

Так в результате этой сексуальной революции, которая прошла, как и полагается революции, под руководством партии, в группу знаменосцев добавили девочек. От души так добавили, чтобы не мелочиться перед глыбой высочайшего указания, сразу двоих. То есть одну девочку впереди меня, а другую позади.

Причём это сделали скоропостижно, прямо накануне очередного торжества. Торжество проходило в актовом зале школы. Нам даже не дали времени прорепетировать в новом составе. А раньше давали, да. Были репетиции. Фееричные репетиции выноса флага, тот ещё Антонен Арто.

Работали с колёс, что называется.

Большой сложности процесс не представлял. Нужно было войти в двери актового зала, продефилировать по нему метров десять и остановиться по центру. И потом стоять, стараясь не заснуть от величия всего происходящего. Единственная трудность во всей процедуре - проход в двери зала. От знаменосца требовалось немного опустить знамя вниз, чтобы не зацепить высоким древком дверной косяк сверху. Всего и делов-то, как говорил профессор Хансен в "Осеннем марафоне".

То мероприятие было как всегда страшно торжественное, жутко ответственное и, возможно, даже в чем-то перевыборное. Школьники послушно просунули мытые шеи в петли красных галстуков и застыли в почетном строю. На торжестве присутствовал начальственный бонза, который потребовал от нас Терешкову.

Мы, группа знаменосцев, вишенка на идеологическом торте, стояли перед закрытыми дверями у входа в актовый зал, ожидая команды.

Я делал это десятки раз. Я был профи.

И тем не менее моё сердце отчаянно колотилось. От волнения. От волнения школьной юбки на девочке впереди меня.

Это было то самое наше нововведение - девочки в кортеже. Одна впереди, другая позади. Обе - старшеклассницы, мне на погибель.

И у той, что впереди, на сквозняке волновалась ткань на юбке. Как желтеющая нива в стихотворении Лермонтова. А юбка была так коротка. А девочка была так хороша.

Что у меня внутри сразу набухли почки. Не те физические, которые набухают от пива. А те невидимые, набухающие от эликсиров покрепче.

Древко знамени хрустело в моих руках. Или это хрустели фаланги пальцев. Я вцепился в знамя, чтобы меня не унесло вихрем. Вихрем полового созревания, которое началось у меня именно в тот момент, как я сейчас предполагаю.

Одним словом, если опустить лирику, я не мог оторвать взгляда от той старшеклассницы передо мной, в частности, от её юбки. Я даже почувствовал, как начал сильно косить правым глазом.

И тут нам дали долгожданный сигнал, и двери распахнулись.

Морковка передо мной сделала шаг вперёд, а вслед за ней и я, ее красноглазый кролик.

Конечно, я забыл опустить знамя, проходя через дверной проем.

Мы торжественно вошли в актовый зал под барабанную дробь. Древко зацепилось сверху за дверной косяк, и знамя рухнуло на девочку сзади.

От неожиданности она упала. Я этого не увидел - лишь услышал грохот сзади.

Я умудрился подхватить знамя и не выронить его, но только теперь я держал его параллельно полу.

В таком положении я инстинктивно развернулся на 180 градусов, чтобы выяснить судьбу девочки.

Возможно, среди вас есть поклонники боевых искусств. Или же вы видели фильмы про них. Например, с Джетом Ли про Шаолинь. В некоторых восточных стилях есть техника с шестом. Шест - это мощное боевое оружие, если умело с ним обращаться.

Когда я инстинктивно развернулся на 180 градусов со знаменем параллельно полу, я случайным образом исполнил Джета Ли из фильмов про Шаолинь. Знаменем-шестом я прицельно попал красавице в юбке, которая шла впереди и еще стояла на ногах, с разворота прямо в голову.

Ясное дело, что она тоже рухнула, как подкошенная.

И вот он, ваш выход, товарищ Гоцман.

Потому как - картина маслом, и лучше уже не скажешь.

Я стоял над бездыханными телами юных амазонок с карающим знаменем наперевес. Ну, может, и не совсем бездыханными. По правде говоря, какое-то шевеление на полу подо мной было. Президиум сидел весь красный, в правильной пролетарской палитре, а партийный бонза - и вовсе багровый: наш перфоманс даже отдалённо не напоминал Терешкову.

Крепкие комсомольцы сгребли нас троих в охапку и вынесли из зала. Директор лично подхватил выпавшее из моих рук знамя и понёс его дальше в светлое будущее, в конце которого грозно маячил багровый бонза. К директору попытался пристроиться трудовик, чтобы изобразить хоть какое-то подобие почетного эскорта, но тот его отогнал. Трудовик был как всегда в своём засаленном халате - не лучшая альтернатива старшеклассницам.

На следующий день меня разжаловали. Лишили всех должностей. Хорошо хоть, что не подвергли гражданской казни и не стали ломать знамя над моей головой. Видимо, резонно решили, что от этого знамени пострадало достаточное количество черепов. Мне не оставили даже должности цветовода. К тому моменту её упразднили, так как тот одноклассник окончательно сжевал все цветы.

В тот день я и похоронил в себе Ленина: зачем мне истукан, карающий за чистую юношескую любовь.

А с девочкой в юбке мы потом дружили.

И даже целовались под лестницей, прикрывшись пионерским галстуком. Моим, потому что ее на тот момент уже приняли в комсомол. А за комсомольским значком наши размашистые брежневские поцелуи было не утаить.

В непростые дни, когда во мне остаётся души на донышке, я делаю следующее. Это мой способ борьбы со стрессом. Моя альтернатива волчьему вою.

Я пою песни о Великой Отечественной Войне. Я делаю это уже много лет.

Запираюсь в ванной, включаю воду (чтобы не мешать домашним) и пою в голос.

С рождением Артёма стало легче: иногда я пою эти песни ему перед сном, вместо сказок. Малышу нравится, а у меня есть легальный способ перекричать окружающую глухоту.

Я пою песни военных лет, и душа по капле возвращается, и лёгкие пробуют взмахнуть крыльями.

Я пою несколько песен подряд. Иногда три. Иногда пять. Иногда больше. Бывает, что шея буксует и не может поднять голову. Тогда я хватаю ртом "Журавли". Или "В землянке". Эти две способны вытянуть меня из любого говна.

Меня, спущенного под ноль, эти песни физически наполняют воздухом. В них столько этого воздуха, что кажется, будто дышишь небом. Ведь когда поешь, нужно уметь правильно дышать. Песня - это, по сути, и есть осмысленное дыхание.

Эти песни лечат. Они лечат своей болью. Так звучит раненая душа человека.

Они сакральны. Песни военных лет - это такие светские советские молитвы.

Вне зависимости от того, кто их создавал.

Пусть Лебедев-Кумач, автор "Священной войны", по воспоминаниям Фадеева, и пытался сбежать из Москвы в самые тяжёлые дни 1941 года с двумя пикапами барахла. Пусть Фатьянов, на чьи стихи "Давно мы дома не были", и был тем самым Фатьяновым из популярной в те годы эпиграммы "видели Фатьянова, трезвого, не пьяного! Трезвого, не пьяного?! Ну, значит — не Фатьянова..."

Это не важно.

В то громадное время было непозволительно мелочиться в поступках. Заиграли даже пустые барабаны.

В эти песни выдохнул свою душу целый народ.

В этих песнях - такой катехизис любви и правды, что они способны утешить любое сердце, особенно наши современные малолитражные сердца с их букашкиными трагедиями.

После той войны, как после землятресения истории, были афтершоки в последующих поколениях. Они поразительны.

Я могу назвать три, самые яркие лично для меня.

Первый - Леонид Быков. Маленький человек, сумевший вместить огромную войну. Его "В бой идут одни старики" - тоже фактически песня. Реквием. А "Аты-баты" - вообще документальное кино. Кино, задокументировавшее забинтованную душу.

Второй - Владимир Высоцкий. Его "Братские могилы" сначала спел Бернес, исполнивший много фронтовых песен. Отчасти, поэтому пошла молва, что песню написал фронтовик. И, удивительно, очевидец  войны Бернес, выступавший с концертами на передовой, в своей трактовке (на мой взгляд) не дотянул до авторского исполнения Высоцкого, войны не видевшего.

Третий - Дмитрий Хворостовский. Когда я посмотрел в записи его концерт "Песни военных лет", я полчаса просидел в темноте, не шелохнувшись. Единственным моим желанием было послушать это снова, немедленно. Но я не мог. Мне нужно было отдышаться.

Эти трое не воевали на той войне. Но я уверен, что те, кто воевал, встретили их и обняли как однополчан - там, где нет войн.

Сейчас я поставлю песню "Журавли" из того концерта Дмитрия Хворостовского. Только послушаю, подпевать не буду.

Теперь эта песня и про него тоже. Светлая память.

У меня есть друг - продюсер. Я про него здесь уже писал.
Мы дружим много лет.
И все эти годы я отчаянно уговаривал его снять меня в одном из своих фильмов. В эпизодике. Ну, если эпизодик - это слишком, хотя бы в эпизодульке. Я даже в массовке согласен, лишь бы массовка состояла из одного меня.
Последнее время я даже сопровождал свои уговоры заламыванием рук и падением ниц, так мне хотелось.
Вообще-то я мечтаю сняться в кино из скромности.
Только представьте: на старости лет на встрече одноклассников все примутся громогласно подводить жизненные итоги и тщеславиться мелочами, а я буду тихонько сидеть в сторонке, победоносно грызть ногти и скромно возвышаться над этими неудачниками, зная, что я - киноактер.
И тут на днях друг - продюсер пишет мне в WhatsApp:
"Могу снять тебя в эпизоде, в постельной сцене".
От неожиданности я взвизгнул, не в силах удержать свою поросячью радость внутри. Люди в вагоне метро, где я в тот момент находился, понимающе посмотрели на еще одного фрика подземелья.
Я расстегнул куртку и стал всматриваться в свое отражение в окне вагона: а не великоват ли у меня мамон для постельной сцены? Актерский инстинкт подсказал мне втянуть живот. Я втянул, так что сзади на спине выступил горб.
Люди в вагоне начали понемногу отодвигаться от меня. Я выглядел как списанный трансформер: в любой момент мог превратиться в тыкву.
Вдоволь наглядевшись на себя сквозь надпись про беременных и инвалидов, я пришел к выводу, что никогда в жизни еще не находился в такой идеальной форме для постельной сцены, как в те минуты.
Интересно, с кем мне предстоит играть постельную сцену, гадал я. Боярская? Самбурская? Климова? Я аж вспотел в эротическом угаре.
Следом приходит еще одно сообщение в WhatsApp от друга-продюсера:
"У меня там в одном эпизоде бухой алкаш в постели лежит, на заднем плане. Если хочешь - роль твоя!"
Живот моментально вывалился из меня обратно.
А горб сзади при этом остался.
Я был идеально готов к предложенной постельной сцене.