Колин Ферт утверждает, что вся его карьера — вопрос случая. «Не сочетание дарования и случайности, а исключительно случай». В это нетрудно поверить, вспомнив, что крупный международный успех (через четверть века после «Гордости и предубеждения») пришел к нему с главной ролью в фильме «Одинокий мужчина» (2009). Режиссерский дебют известного дизайнера Тома Форда, написавшего сценарий по роману Кристофера Ишервуда, вовсе не обещал стать ни серьезным художественным достижением, ни коммерческим хитом. Ферт чуть было не отказался от сомнительного проекта, но съемочный период занимал всего три недели, и все графики, наконец, совпали.

Джордж Фальконер (режиссер сам дал герою фамилию, нагрузив сценарий множеством личных, порой интимных деталей), англичанин, профессор литературы в одном из калифорнийских колледжей — переживает недавнюю гибель в автокатастрофе своего многолетнего любовника Джима (Мэтью Гулд), подводит жизненные итоги, завершает земные дела, планирует самоубийство. В начале фильма ему снится сон: снег, разбитая машина, Джим в крови, Джордж ложится рядом, целует мертвого Джима. И просыпается с пятном крови на губах. О том, какие кошмары снятся Джорджу, никто никогда так и не узнает.

Можно сомневаться в режиссерском даровании Тома Форда (основания найдутся), но причины успеха Колина Ферта в роли Джорджа ясны с самого начала: личный актерский стиль здесь выведен в сюжет. Это искусство «внутреннего кровотечения»: отпечаток на губах, как и кровавая слеза в «Шпион, выйди вон!», — единственные видимые свидетельства подлинных переживаний. Других подтверждений того очевидного (то есть основанного на чистой фотогении) факта, что рядом с героем стоит смерть, не будет.

Ферт, достигший вершин мастерства в умении скрывать мысли и чувства своих персонажей, закономерно блистает там, где его герою в самом деле есть что скрывать: гомосексуальность, травму, глубокую депрессию, неодолимую тягу к суициду. Отвращение к пошлости буржуазного общества и презрение к убожеству современной культуры (дело происходит в начале 60-х годов прошлого века) можно, так и быть, оставить на поверхности, всего лишь чуть-чуть приглушив. Для сокрытия всего этого у Джорджа имеется масса приспособлений — прежде всего воспитание, педантичность, неприятие мелодрам и вездесущий гламур, который Том Форд сделал основой изображения. Усилия начинающего режиссера позабавили некоторых критиков, увидевших в его стараниях повсюду навести лоск эскапистскую попытку приукрасить мучительное уродство жизни, которую вел несчастный человек, замышляющий самоубийство. Но Том Форд недаром пришел в кино из мира, где не принято снисходить до правдоподобия. Сообразно собственному вкусу он усовершенствовал все, вплоть до внешности Колина Ферта: актеру пришлось сильно похудеть, лицо его обязано было стать идеальной маской эталонной мужской красоты, изысканности скупой мимики должны были позавидовать эксклюзивные модные фотосессии, а для обеспечения нужного настроения абсолютно необходимо было пользоваться особым парфюмом.

Ферт исполнил требуемое, внеся лишь некоторые уточнения. Его едва ли не маниакально ухоженный, безупречный по меркам самых требовательных мужских журналов герой обладал идеально гладкой внешней оболочкой — но от каждой перемены света или просто от неосторожного слова или тени воспоминаний эта оболочка шла мельчайшими «эмоциональными кракелюрами». Джордж дышал неглубоко и старался не двигаться резко именно потому, что рисковал рассыпаться на глазах. Первую трещину мы увидим в начале: герой поднимает трубку телефона и слышит весть о гибели любимого человека. Медленно закипающие слезы — это трогательно и просто, сложнее — следующая микроскопическая эмоциональная ремиссия. Джордж спрашивает о судьбе собаки, уточняет, что это была «маленькая девочка», едва заметно улыбается воспоминанию об этой девочке — и мгновенно осознает, что улыбаться больше не сможет никогда... Над актерской работой такой тонкости не властен никакой гламур.

Это длинная и изматывающая сцена. По воспоминаниям актера, команды «стоп» все не было, Ферт, не получив никаких режиссерских указаний ни до ни после, продолжал играть, молча сидя в кресле, потом встал, нашел зареванную съемочную группу, поинтересовался, все ли в порядке. А потом сделал еще несколько дублей.

В последний день Джорджа судьба играла в свои любимые игры, подсовывая герою один «жизнеутверждающий» повод за другим. «Следует ценить маленькие дары жизни», — скажет герой и не отступится от своих слов: маленькие дары будут им оценены, взвешены и найдены слишком легкими. Ни ярко-голубое платье хорошей девочки, ни дружелюбная собака, ни смешная детская мордочка, ни страдающая верная подруга юности (по-настоящему «развалиться на куски» в этом фильме позволено только женщине — Джулианне Мур), ни смазливый испанский юноша (манекенщик, наряженный под Джеймса Дина, — пожалуй, довольно с Ферта джеймсов динов), ни ночной океан — «глубокое синее море», ни славный, слишком славный голубоглазый мальчик Кенни (отличная работа Николаса Холта) — ничто и никто не ускользнет от внимания Джорджа, но и не задержит его надолго. Улыбаться больше невозможно — улыбается Джордж.

Жизнь, отобравшая единственную любовь, может не трудиться напоследок, прикидываясь хлебосольной простушкой. Маленькие хитрости «маленьких даров» забавляют героя — он снисходительно наблюдает за жизнью, зовущей его за собой, ее дело манить, его — вежливо благодарить и отказываться. Привычная отстраненность героев Ферта здесь обрела идеальное обоснование: Джордж смотрит на мир, балансируя на грани смерти, находя своеобразное успокоение в самой этой неустойчивости и неопределенности. Он бесстрашен, безоружен, открыт, почти податлив и одновременно абсолютно непроницаем. Его одиночество совершенно. Диалог с Кенни в пабе переливается тончайшими оттенками оценок и эмоций — за мгновение флирт сменяется сочувствием, философское настроение — умудренной насмешкой над потешной юностью, ностальгия — тревогой за судьбу очередного гея-«невидимки», сексуальное желание — профессиональным вниманием профессора к студенту, а над всем этим — ирония одинокого мужчины, которого, кажется, кто-то пытается переиграть в старой игре, о которой тот знает все. И все это всего лишь между двумя глотками виски.

За роль Джорджа Колин Ферт получит премию BAFTA и кубок Вольпи и будет впервые номинирован на «Оскара» и «Золотой Глобус».
«Одинокий мужчина», задуманный дебютантом Томом Фордом как «больше, чем фильм», стал «больше, чем фильмом» и для Ферта. Он напомнил, чем и кем мог бы быть этот актер, если бы в современной индустрии кино оставалось чуть больше места для искусства кино. По странной прихоти судьбы Колин Ферт, будучи назначен «типичным англичанином», является, пожалуй, наиболее европейским (то бишь, континентальным) актером среди британцев. Вне зависимости от нюансов актерских методов особенность национальной британской школы заключается в том, что все ее мастера — гении невербального нарратива. За считанные секунды сценического или экранного времени каждый из них способен вместить в серию хирургически точных оценок подробный объемистый роман, а развернутая сцена, тем более диалог персонажей, на перекрестке повествований превращает этот роман в многотомный, намного превосходящий непосредственный текст пьесы или сценария. Фантастическая четкость артикуляции, с которой английские актеры стремительно «надиктовывают» зрителю целые тома «подтекста», не случайно заслужила им славу лучших актеров в мире. Связаны ли эти щедрые актерские дары (уравнивающие кино и театр и открывшие новые возможности для телевидения) со скудостью современной национальной кинематографии? Возможно.

Колин Ферт, вполне наделенный этим «чисто английским» повествовательным талантом и достаточно «красноречивый» в большинстве своих ролей, способен и на другое. В беспокойном мерцании его оценок, переливах оттенков и иных приемах его эмоционального актерского «вибрато», а главное в той внутренней музыке, которая становится слышна в молчаливых паузах его лучших ролей, вопрос о точности повествования снимается — и возникает вопрос о его настроении. Граница «принципиально невыразимого» всякий раз сдвигается — зрителю приоткрывается область, перед которой бессилен и текст, и подтекст — любые самые четкие и подробные формулировки привели бы лишь к упрощению. Совсем ненужному, когда дело касается по-настоящему сложных вещей. Подлинная территория Колина Ферта — не кристальная ясность нарратива, а «туманность означающих». Классическая киногения. Почти утонувшая в пруду — в угоду тому, что стало с кинематографом на рубеже веков.

«Тайные знаки» большого кино разбросаны по биографии Ферта довольно занятно. Наблюдательные сетевые поклонники не случайно смонтировали крупный план его Джорджа Фальконера с героем Мастроянни в «Восьми с половиной»: там есть странное сходство, благородная седина и большие очки влияют на него не больше и не меньше, чем элегантность, отрешенность и надлом. Экранная тень, отметившая «итальянский след» в актерских странствиях Колина Ферта, поведет дальше; и из «экспонатов» в его собственной «квартире ноль», пожалуй, наводящими на размышление окажутся и выдающаяся роль в «Одиноком мужчине», и кубок Вольпи (кроме всего прочего, второй дом актера — в Италии), и «Леопард» Томази ди Лампедузы — как один из любимых романов актера, и сыгранная в молодости «Дилемма доктора», и работа с Мартином Донованом, и — определяющий на самом деле — присущий актеру тип особой «мерцательной» фотогении, в наивысшем своем проявлении свойственный великому Дирку Богарду. Если всерьез определять, кто такой Колин Ферт, то на самом деле это актер, который разминулся с Висконти.

Но роль, которая на сегодняшний день стала венцом его карьеры, принеся актеру «Оскара», «Золотой Глобус», премию BAFTA и множество других наград, сделана по классическим английским рецептам. Не мудрено — это «чисто английская» роль.
В 2010 году Колин Ферт играет Георга VI в фильме Тома Хупера «Король говорит!». О младшем сыне Георга V, наследовавшем престол вслед за своим старшим братом Эдуардом VIII при весьма драматических обстоятельствах, фильмы снимали редко: Георг VI, он же принц Альберт (Берти), обычно был второстепенным персонажем в историях о своем друге Уинстоне Черчилле и тем более — о сногсшибательном мезальянсе, связавшем брата, короля Эдуарда VIII, с дважды разведенной американкой миссис Уоллис-Симпсон. Кино- и телефильмы о романе английского короля и простолюдинки появляются регулярно (даже Мадонна успела снять один такой) — еще бы, это ведь настоящий гимн всепобеждающей любви в богатых дворцовых интерьерах. Иное дело — скучноватый, слишком правильный, ничем особенно не выдающийся морской офицер, примерный семьянин, вынужденно принявший на себя королевские обязанности после романтического отречения своего звездного брата.

Колина Ферта легко представить себе в роли Эдуарда: пламенная страсть, душевные терзания, острое неприятие социальных предрассудков и любовь, которая торжествует вопреки всему, — по существу, походный набор романтического героя. Но все это он давно уже способен сыграть, не выходя из пруда. Его героем становится неприметный Альберт, герцог Йоркский, — тот, для которого любовь несовместима с эгоизмом и мелодрамой. Тот, чей нравственный выбор (а образ жизни — это тоже нравственный выбор) напомнил Англии и миру о некоторых неотменяемых особенностях британского национального характера. Сделать красивым любовное томление несложно, для этого всего лишь надо родиться Колином Фертом. А вот в частной истории, не прибегая к «имперским» спецэффектам, сыграть так, чтобы обнаружить красоту там, где ей по скромности обычно не находится места — в исполнении долга, в здравом смысле, в человеческой порядочности, в неброской интеллигентности, — для этого, вероятно, надо прожить актерскую жизнь Колина Ферта.
Берти Виндзор — заика. (Колин Ферт, несмотря на свой немалый опыт в этой области, консультировался со специалистами по речи и достиг в заикании таких высот, что потом, по его словам, потратил немало времени, чтобы вернуться к норме.) Он спотыкается на согласных в быту, а во время публичных выступлений из сдавленного спазмом горла принца раздается лишь мучительный клекот, завершающийся полной тишиной. В ожидании начала очередной речи Альберт стоит у каменной стенки, как перед расстрелом: рослый, красивый человек в безукоризненном цилиндре в панике жует губами, верхний ракурс придавливает его к земле. На словах «отец», «брат», «король» принца может заклинить, кажется, навечно.

Центральный сюжет фильма ярок и простодушен: «Отчего заикается Берти Виндзор?». Прежде всего оттого, что он — английский джентльмен. Возможно, самый совершенный из всех со дня изобретения джентльменов. Образец безупречного воспитания — или жертва этого воспитания, что, в принципе, одно и то же. Со сдержанностью тем более трогательной, чем менее принц требует к себе сочувствия, не без труда пытаясь шутить и ненавязчиво демонстрируя типичное английское understatement, герой Ферта рассказывает о своем детстве: о том, каким суровым был отец и нечеловечески жестокой — нянька, о том, что был левшой — и его переучивали, о том, что коленки были кривые — и их выворачивали шарнирами, о том, что не любили... И все эти ужасы герцог Йорк преодолел. То, что после всего этого принц всего лишь заикается, говорит о его исключительных личных качествах. За сугубо частной, индивидуальной историей Ферт позволяет увидеть общую — одну из тех, где ныне эхом звучит над английским кинематографом теннисоновское «.. .но мы есть мы».

Лучшее лекарство, которое простолюдин может выписать принцу: немножко свободы по часу в день. Логопед Лайонел Лог (Джеффри Раш) так и делает. В ход идут скороговорки, вопли у открытого окна, пение дурным голосом, фонетические и гимнастические упражнения (желательно те, что выглядят максимально нелепо, быть слишком серьезным — дурной тон). В целях психологического освобождения принц произносит величественную тираду, состоящую из вариаций на тему классического fuck, триумфально и бесстрашно завершающуюся ужасным запретным словом «сиськи!». Эксцентрические дурачества, в которых герои Ферта бывали столь неукротимы, в этом фильме становятся для него разновидностью подвига. Их целительная сила проявляется стремительно, но настоящей панацеей для истинного англичанина, безусловно, может быть только Уильям Шекспир. Монолог Гамлета герцог Йоркский принимает как противоядие от своего недуга.

Второй, ничуть не менее значимый (хотя и куда менее эффектный) сюжет фильма Тома Хупера: «Зачем королю говорить?». Колин Ферт легко мог бы сделать роль единственно на героических усилиях неуверенного заики, сумеречного царственного лапочки, и для Киноакадемии милых странностей «стойкого принца» хватило бы с лихвой. Но «Король говорит!» — это не типичная голливудская «история успеха». Герцог Йорк в XX веке не может считать личным достижением обретение короны, он все-таки не Золушка. Лучшие моменты в игре Ферта возникают тогда, когда из-под маски мягкосердечного, тонко чувствующего, деликатного английского джентльмена вдруг выглядывает рычащий геральдический британский лев. Баловень судьбы Эдуард VIII — любимец дам и друг германского посланника фон Риббентропа — оказывается, вовсе не король. Король — он, застенчивый, робкий, заикающийся Берти. Ни на секунду не помышлявший о том, что заслуживает королевского титула. А стало быть — по безошибочной мифологической логике — единственный, кто по-настоящему его достоин.

Король говорит — потому что его хотят услышать. «Говорить» — вообще единственная оставшаяся королевская функция (ни править, ни собирать налоги, ни объявлять войну Георг VI не может — о чем орет во весь голос без малейшего заикания). Не только потому, что публичность — и есть продукт, поставляемый королевской «семейной фирмой». Но еще и потому, что грядет война, и весьма одаренный оратор герр Гитлер появляется в кадрах кинохроники, а значит, пора сказать о том, что Англия думает по поводу фашизма. Говорить должен король. Вернее так: тот, кто произнесет эту речь, и есть король. В таких речах нельзя заикаться. Духовное сопротивление запинок не терпит.

Знаменитая речь Георга VI, в которой Англия объявляет войну Германии, — важная веха в британской истории. Фильм и остался бы интересным лишь ее любителям, если бы там не нашлось места для куда более универсальных вещей. Колин Ферт склоняется к микрофону. Необыкновенная ответственность момента и заикание заставляют не просто произносить слова, но медленно, с видимым усилием вдавливать их, словно впечатывая в воздух. Стоящий тут же Лог помогает королю привычными шуточками — несмотря на торжественность, все это еще и немного смешно, это ведь всего лишь текст, который надо просто прочесть. Но для героя Ферта эта речь и есть его личная война. Этот король не командует, не правит — но с места он не сойдет. Не в этот день. Лирический сюжет готов стать эпическим. Одинокий человек, верящий в силу слов и погибающий от внутреннего напряжения в маленькой темной комнате, целиком укутанной в пледы и портьеры, чтобы было не так страшно, и оттуда, из темноты пледов объявляющий войну фашизму, — есть ли более возвышенный и более трагикомичный образ европейского интеллигента в XXI веке? «Во имя всех, кто нам дорог, немыслимо, чтобы мы не приняли вызов». Рано или поздно Колин Ферт должен был это сыграть, и он сыграл это.

«— У меня было подозрение насчет вас, сэр, — говорил ученик герою Ферта в „Одиноком мужчине".
— Вот как?
— Я догадывался, что вы настоящий романтик».
https://colin-firth-rus.livejournal.com/182321.html