81 ВЛАДИМИРУ ВЫСОЦКОМУ.

У него после смерти внезапно образовалось такое количество друзей, до скольки и сосчитать-то невозможно.
О нем сегодня несут всякую околесицу, строя его в свои ряды - все группировки и коалиции: мол, был бы он жив, он сейчас был бы с нами.
Его всегда пытались присвоить все, кому не лень.
А он как жил свободный и ничей, так и после смерти его  "приручить" никто не сумел, как ни старался.

https://spbvedomosti.ru/news/culture/pr … _zatishe_/

"...Проделав брешь в затишье..."

Когда пытаешься объяснить сегодняшнему человеку, чем был Высоцкий для людей 70-х годов, то обнаруживаешь, что и сравнить-то, собственно, не с кем.
В эпоху, когда – не вру – каждый уважающий себя интеллигент обязан был цитировать Пушкина километрами, когда почтовые ящики не вмещали количества выписываемых всеми толстых литературных  журналов, когда поэтические вечера собирали стадионы, а его пластинки «детских» баллад к «Алисе в стране чудес» заслушивали до дыр и дети и взрослые  –  Высоцкий был поэтом, большинство текстов которого наизусть знало практически всё население страны едва ли не с ясельного возраста, голос которого был мгновенно опознаваем всеми не хуже, чем голос  и манера речи генсека Брежнева,  звучавшие чуть ли не ежедневно из всех телевизоров и радиоточек.
Песни Высоцкого звучали из каждого магнитофона, и уж, поверьте, включались эти все магнитофоны на полную громкость, так что иной раз, гуляя на улице или на пляже, в парке или даже в лесу, можно было пройти всю дорогу в сопровождении то одной, то другой его песни.
Он был премьер-актером театра на Таганке, и знали бы сегодняшние театралы, с каким боем добывались билеты на «Гамлета» и на «Пугачева», на  «Жизнь Галилея» и на «Вишневый сад», на что выменивались эти билеты, сколько они стоили на советском черном рынке. И какими изощренными (иногда даже опасными для жизни) способами  люди, не имеющие подобных ресурсов, пробирались в театр  на Таганке или в ДК им. Первой Пятилетки в Ленинграде!
Его участие в любом фильме поднимало рейтинг фильма до небес, и во многом благодаря участию Высоцкого картины «Я родом из детства»  и «Вертикаль», «Опасные гастроли», «Интервенция» и «Служили два товарища», большинство из которых вовсе не были коммерческими хитами, становились рекордсменами кассовых сборов, а во время показа многосерийных телефильмов «Место встречи изменить нельзя» и «Маленькие трагедии» вся страна буквально прилипала к экранам телевизоров.
Он стал легендарно, фантастически знаменит, разумеется, благодаря своим песням – балладам, зонгам, можно их называть как угодно – язвительное, ироничное и романтическое звучание которых невероятно перекликалось с умонастроениями страны. И если иной родитель поначалу кричал своему лохматому отпрыску-подростку «Выключи этого хрипатого немедленно!», то спустя некоторое время, вслушавшись в тексты, тот же самый родитель уже с «хрипатым» больше не расставался.
Официально Высоцкий был практически не признан.
Не принят в Союз писателей  – о чем Высоцкий всерьез мечтал и никак не мог понять, почему его, с гигантскими тиражами его песен, но без единого изданного сборника – в этот союз не принимают (членство в в СП давало статус профессионального литератора).
В Википедии в конце длиннейших статей о нем нет раздела «Признание и награды», поскольку ни звания заслуженного, ни, тем паче, звания народного артиста эта суперзвезда не имела (на иных профессиональных ресурсах стыдливо упоминают приз за актерскую работу на третьестепенном кинофестивале в Таормине (фильм «Плохой хороший человек»), да еще – стыдоба – Государственную премию, присужденную посмертно за «Место встречи изменить нельзя».
Но, право, ничья  реальная  слава не могла сравниться с его славой.
Что, собственно, люди слышали в его песнях, каждая из которых была совершенно законченной сюжетной миниатюрой, поэтической микроновеллой?
Сейчас никому не объяснить уже, что ирония и романтика были тем прибежищем советского человека, который  чуть ли не с рождения ежедневно жил под идеологическим прессом, что песни Высоцкого – язвительные, смешные, бунтарские, трагические – блестяще интонированные авторским исполнением – охватывали собой все слои общества. Они не были предназначены для интеллектуала или для жлоба – но и тот и другой считывали в них своё.
Моряки считали его бывшим моряком, зэки – бывшим зэком, лётчики, полярники и пожарники, боксеры и конькобежцы, врачи и психбольные – все считали его своим, и не просто так, а по-детски веря текстам его песен, словно они – документальны.
Его спрашивали, на каком он фронте воевал в Великую Отечественную, хотя он, 1938 года рождения, разумеется, воевать нигде не мог.
Но такова была психологическая убедительность и достоверность его текстов про войну. Как бард  –  автор и исполнитель – он чисто по-актерски вживался в образ каждого персонажа, от имени которого пел. Но даже прямой лирический герой его песен не был идентичен ему самому – о чем влюбленная в эти образы публика не думала и думать не хотела.
Собственно, после смерти Высоцкого про его поэзию очень ёмко (и со свойственной ему категоричностью) сказал Иосиф Бродский: «Это гораздо лучше, чем кирсановы и маяковские, я не говорю уже о более молодых людях — Евтушенко и Вознесенском. Дело в том, что он пользовался феноменальными составными рифмами. Гитара ему, конечно, помогала. В этом смысле потеря Высоцкого — это потеря для языка совершенно невосполнимая».
Его Гамлет и Лопахин, сыгранные в Театре на Таганке в спектаклях Любимова и Эфроса – высшие, на мой взгляд, театральные достижения Высоцкого  –  были трагическими чужаками. Яростный тираноборец в грубом свитере и застенчивый интеллигент первого поколения в белом костюме. Если воспользоваться формулой Никиты Михалкова,  Принц Датский был «чужим среди своих», а Лопахин  – «своим среди чужих».
Гамлет, для которого с самого начала «продуман распорядок действий и неотвратим конец пути», и Лопахин, всеми силами пытающий предотвратить и расписанный распорядок, и, собственно, конец пути. И оба остаются в жестоком проигрыше… И если Гамлет у Любимова был тем самым ироничным и трагическим «парнем с гитарой», какого все видели и в самом Высоцком, то провидческий Лопахин у Эфроса был тем Высоцким, страдающим и непонятым, которого не хотел видеть никто.
Актером Высоцкий был, без сомнения, очень значительным, того типа и стиля, каким, скажем, был Михаил Ульянов – легендарный харизматик.
Но практически на каждую его роль, на каждого его персонажа так или иначе проецировался еще и образ опального поэта-бунтаря, экстраполировался  его собственный образ непризнанной суперзвезды, могучего харизматика,  заставлявшего все глаза увеличивать его даже физически, как в бинокле.
Этим, разумеется, охотно пользовалось большинство приглашавших его кинорежиссеров.
Его блестящие революционеры-эстрадники Жорж Бенгальский в «Опасных гастролях» и Мишель Бродский в «Интервенции» буквально воплотили в своем экранном облике героев иронических баллад Высоцкого.
Его вдохновенный циник Дон Гуан, его непримиримый идеалист Брусенцов –  тоже словно вышли из его романтических баллад – со всеми их приглашениями памятников в гости, свадьбами под обстрелом и самоубийствами после спасения… И даже на Жеглова из «Места встречи…» в значительной мере экстраполировалась легендарная личная бескомпромиссность Высоцкого.
Но были и те, кто ломал привычный образ.
На мой взгляд, Высоцкий две свои лучшие роли в кино – по уровню профессионального мастерства, по качеству актерской работы  –  сыграл в фильмах И.Е. Хейфица «Единственная» и «Плохой хороший человек».
Не в том смысле, что поручик Брусенцов ("Служили два товарища"), или сыгранные на излете жизни Дон Гуан («Маленькие трагедии») и Глеб Жеглов («Место встречи изменить нельзя»), были хуже, а в том, что Хейфиц давал ему совершенно неожиданный, нестандартный материал, заставлял его преодолевать сложившийся имидж, привычный круг ролей, чего ни про Брусенцова или Гуана, ни про Жеглова не скажешь.
Но публика любит привычное и всегда скептически относится к оригинальному. Высоцкий должен играть героическую, романтическую личность  –  и точка.
Возможно, поэтому «немец-перец-колбаса» фон Корен в экранизации чеховской «Дуэли» и жалкий провинциальный бонвиван в «Единственной», не были никем (включая критику) особо замечены. А ведь именно эти две работы были в актерской биографии Высоцкого настоящим творческим открытием, прорывом, именно о них  –  именно что отдельно  –  стоило бы писать и говорить, и это со всей очевидностью стало ясно именно в наше время.
Точно так же был не понят и недооценен неожиданный Грушницкий Андрея Миронова в телефильме Эфроса «Страницы журнала Печорина». Впрочем, Миронову повезло всё же больше: в конце жизни он сыграл Ханина в «Моем друге Иване Лапшине», и уж этого открытия не заметить просто не смогли.
Я знаю, сколько личных профессиональных усилий было потрачено Высоцким на обе роли у Хейфица (всё же, ленфильмовские картины были!), как он гордился этими работами, как обожал, почти боготворил Иосифа Ефимовича и как мечтал сыграть у него Беню Крика.
Но оба до Бени Крика не дожили.
…Я плохо себе представляю Высоцкого 80-летним, ставшим похожим на Михаила Шемякина французским землевладельцем, доживающим свой век в комфорте и назиданиях....
….Я плохо себе представляю его, настоящего, героем фильма «Спасибо что живой»...
Мне кажется, что он сочинил не только собственный образ и собственную жизнь, он сочинил и ее конец – с этой рыдающей человеческой рекой во время Олимпиады-80.
Он был легендой, которая так навсегда и осталась легендой, и ничем себя не успела запятнать.